Книга Крестоносец. За Гроб Господень - Пол Догерти

Наступил Рождественский пост. Боэмунд запланировал крупную фуражирскую экспедицию, чтобы пополнить запасы провизии. Она закончилась катастрофой. Его отряд попал в засаду, а остальная часть армии была атакована турецкой конницей. Всадники потоком хлынули в лагерь, рубя и коля, разбрасывая факелы и выпуская в шатры горящие стрелы. Элеонора, успевшая избавиться от былой нерешительности, схватила копье и сражалась бок о бок с другими женщинами. Ну и что с того, что было Рождество? Ее жизнь оказалась в опасности, и Элеонора отчаянно защищала ее, хлюпая в грязи и пытаясь проткнуть копьем всадников в развевающихся накидках, которые с грохотом проносились мимо. Однако, когда атака захлебнулась и турки отступили, умные люди стали задавать непростые вопросы. Боэмунд отправился за провизией и попал в засаду. А Яги-Сиан, быстро узнав о его отсутствии, немедленно организовал набег, причинивший лагерю сильный ущерб.

— Странно, — бормотали люди. — Почему неверные так хорошо осведомлены?

Как записала Элеонора в своей летописи, новый 1098 год принес мало радости. Будущее не предвещало ничего хорошего. Мысль об угрозе полного и окончательного поражения стала расползаться по лагерю. Элеонора тоже предчувствовала беду, но находила утешение в том, что она сделала все, что смогла. Сделать больше было выше ее сил, и поэтому она стала уделять основное время хроникам, описывая события прошлого и игнорируя будущее. Ей очень хотелось повидаться с Гуго и Готфридом, но они встречались столь редко, что стали почти чужими друг другу. Но как-то январской ночью Гуго буквально ворвался в ее воняющую козьими шкурами палатку и попросил ее и Симеона принять участие в тайном совещании, которое созвал граф Боэмунд. Элеонора хотела было отказаться, но Гуго с горячностью схватил ее за плечи.

— Сестра! — прошипел он. — Времена меняются. Хватит полагаться на одни лишь мечи! Пора проявить ум и смекалку! Пойдем к нам.

И Гуго повел ее и Симеона через темный притихший лагерь к шатру Боэмунда. Его хозяин, облаченный в подбитую мехом накидку, с длинными рыжеватыми волосами, ниспадающими на плечи, растянулся на подушках и о чем-то тихо разговаривал с Теодором и Готфридом. Когда вошла Элеонора, норманн вспомнил о хороших манерах, кряхтя, встал, отвесил гостье изысканный поклон и указал на приготовленные для гостей подушки. Элеонора села и внимательно посмотрела на великана Боэмунда. Тот ответил сердитым взглядом своих пронзительных голубых глаз. Боэмунд никак не мог усидеть на месте; он нервно ерзал и наклонялся то в одну сторону, то в другую. Время от времени он бросал на Элеонору похотливые взгляды, потом отворачивался, а потом снова смотрел, но уже жалобно, будто моля ее о помощи. Наливали вино и подавали свежее мясо. Подождав, пока слуги покинут шатер, Боэмунд поднялся. Потом вышел наружу и, шумно сопя, огляделся, убеждаясь в том, что никто не собирается их подслушивать. Вернувшись, он плюхнулся на подушки и ткнул своим толстым пальцем в Элеонору.

— Вы будете нашим троянским конем.

Элеонора с изумлением уставилась на предводителя.

— Да-да, троянским конем, вы же знаете эту историю? — спросил Боэмунд.

Элеонора кивнула.

— Мы не можем взять Антиохию, — сокрушенно покачал головой норманн. — Ни штурмом, ни хитростью. Помните, как антиохийцы хвастались, что их город можно взять либо голодом, либо каким-то неожиданным приемом, либо предательством? Вот на предательстве мы и решили остановиться. — Широкое обветренное лицо Боэмунда сморщилось в улыбке. Потом он постучал себя по груди, словно кающийся грешник. — Признаться, не все мы, а только я.

— Мой господин, — заговорила Элеонора, — а какая от меня польза? Вы говорите о хитрости и предательстве. Как я могу вам в этом помочь?

— О, это очень просто. — Боэмунд поднялся во весь рост, и Элеонора сразу догадалась, почему его так боялись франки. Это был широкоплечий мужчина с узкой талией, с широкой, мощной грудной клеткой; его удлиненное угловатое лицо обрамляли рыжие волосы, а холодные голубые глаза постоянно находились в движении, постоянно что-то высматривали. Она огляделась и увидела доспехи и упряжь, сваленное в кучу оружие и кипу пергаментных рукописей. Вот человек, подумала Элеонора, всегда жаждущий что-то схватить, чем-то завладеть. Сначала Боэмунд хорохорился своими ратными подвигами, притворяясь, что пьян, а потом начал поносить других военачальников и рассказывать, как он поступил бы на их месте. Наблюдая за Боэмундом, Элеонора пришла к выводу, что он — человек крайне опасный. Норманн притворялся, что он навеселе, однако на самом деле он был трезв как стекло. Он хвалил и обнимал Готфрида и Гуго как старых боевых товарищей, потом перешел к рассказу о своем отце и братьях, о войнах, которые он вел в Сицилии, о том, как он ненавидит греков; наконец, он вернулся к вопросу об осаде. Элеонора догадалась, что Боэмунд старается расположить ее к себе, как старается войти в доверие женщине домогающийся ее соблазнитель, демонстрируя свою простоту, честность и услужливость. Из его рассказов явствовало также, что он очень хочет завладеть Антиохией. Он уже хорошо изучил этот город и хотел, чтобы тот принадлежал ему. Боэмунд понимал, что его нельзя взять силой и поэтому намеревался испытать иные способы. Посреди гневной тирады в адрес Готфрида Бульонского он вдруг умолк и пристально посмотрел на Элеонору.

— Элеонора, вы хотите спасти свою душу?

— Моя душа уже спасена, мой господин, — ответила она. — Христос своей кровью искупил ее грехи.

Ответ явно озадачил Боэмунда. Он удивленно заморгал, отхлебнул вина из бокала и со стуком поставил его на стол. После этого он внимательно посмотрел на Гуго и Готфрида, а потом — на Теодора, Симеона и Элеонору. Наконец, словно устав от притворства, он закрыл глаза и провел рукой по лицу, потирая лоб.

— Если мы не возьмем Антиохию, то вынуждены будем вернуться домой, — медленно сказал Боэмунд.

Элеонора, утомленная тем, что происходило на совещании, которое, казалось, должно было кончиться ничем, потеряла терпение.

— Зачем вы позвали нас, мой господин?

Боэмунд опустил голову — при этом его великолепная шевелюра упала ему на лицо, — а потом резко ее поднял.

— Я хочу, чтобы вы пожертвовали собой, — ответил он. — Выслушайте меня. — Он протянул руки ладонями вперед, будто предваряя возможное несогласие. — Я неистовствовал, я хорохорился, я угрожал, я обещал, но все это потому, Элеонора де Пейен, что мне нужны вы. Да, я могу сидеть здесь с вами, читать вам стихи, петь трубадурские песни, но…

— Мой господин, зачем вы позвали нас к себе? — настойчиво повторила Элеонора. — И чего вы хотите от меня лично?

Она сердито взглянула на Гуго, но тот быстро отвернулся. Готфрид смущенно уставился в пол, вертя в руках пустой бокал. Симеон нервно теребил свой камзол. Теодор сидел, закрыв рукой нижнюю часть лица, будто предчувствуя то, что вскоре должно было произойти.

— Сейчас я объясню, зачем, — тяжело вздохнул Боэмунд. — Нам никогда не взять Антиохию силой. Мы можем возводить осадные башни, можем устраивать дерзкие вылазки, можем делать то и се. И турки будут прекрасно знать о том, что мы собираемся предпринять. Потому что среди нас есть их шпионы. Если мне станет известно, кто они, то я притащу их на берег реки и лично оторву им головы точно так же, как садовник срывает цветы, но какой в этом смысл? — Он улыбнулся и посмотрел на Элеонору. — Беспричинная жестокость — это дьявольщина, оправданная жестокость вполне понятна, ибо она имеет логическое обоснование. Элеонора, мой замысел таков. Я хочу, чтобы в Антиохию проникли наши шпионы, и вот как это можно сделать. Теодор — греческий наемник. Он войдет в город со своей женой, то есть с вами. Он заявит, что ему надоело воевать за франкскую армию и что он хочет предложить свои услуги армии-победительнице. Если он приведет с собой сестру высокопоставленного франкского рыцаря вместе с ее писцом и служанкой, то горожане поверят ему. Короче говоря, вы, Элеонора, ты, Теодор, а также Симеон и Имогена пойдете в Антиохию как наши шпионы. Попав в город, вы разыщете там кого-нибудь — кого угодно, — кто мог бы втайне открыть нам ворота.