Книга В сладком плену - Адель Эшуорт

— Вряд ли мне нужны две такие картины. Тем более что цена за одну из них просто безбожная.

— Но ведь… она должна вернуть тебе деньги за подделку? Теперь-то ты можешь позволить себе оригинал.

Это было колкое, язвительное замечание, и Ян предпочел пропустить его мимо ушей.

— Я пришел сюда не для того, чтобы покупать картину. Я пришел посмотреть, что она предложит на этот раз.

А еще выяснить, сколько она получит с продажи, хотя вслух он этого не сказал. Кроме того, он не мог не задаваться вопросом, почему — почему у Виолы было две картины и почему она решила продать эту сейчас. Она наверняка хочет каким-то гнусным, не известным ему пока способом обратить этот аукцион против него.

— Джентльмены, — снова начал здоровяк-владелец, — наш сегодняшний лот — работа знаменитого художника Виктора Бартлетта-Джеймса.

Яна сковало напряжение, и он понял, что ожидал начала торгов с таким же нетерпением, как и потенциальные покупатели. Очевидно, этой картиной Виола тоже любовалась, и мысль об этом еще сильнее подогревала его интерес.

— Сегодня торг начнется, — продолжал аукционист, — с пяти тысяч фунтов.

В толпе засвистели и заулюлюкали.

— Да, этот аукцион не назовешь благородным, — прокомментировал Фэйрборн.

— Это искусство тоже благородным назвать нельзя, — отозвался Ян.

Охранник с кулаками-дынями вышел вперед и схватился за край бархатной ткани. Владелец клуба, он же аукционист, шагнул в сторону и, подняв руку, объявил:

— Представляю вам картину под названием… «Джентльмен в оковах»!

Бархат слетел, и зал ахнул.

— Боже правый, — прошептал Фэйрборн, когда по толпе покатился приглушенный ропот.

Яну показалось, что его сердце остановилось; его накрыло ледяным покрывалом ужаса. Он попятился к стене, выронив бокал, который со звоном разбился о деревянный пол у его ног.

На мольберте стояла большая картина, выполненная в основном в бронзовых, рыжевато-коричневых и персиковых тонах. На темно-коричневом фоне, представленные зрителю сбоку, сливались в плотских объятиях двое обнаженных. Мужчина лежал, распростершись на спине, его правая рука была чуть приподнята и за запястье прикована к каменной стене за ним; его лицо было повернуто в профиль, глаза закрыты, челюсти стиснуты, а голова приподнята в экстазе. Сверху на нем сидела женщина; ее голые бедра сливались с его бедрами, видимая нога была переброшена через него, носок повернут к его ступням; ее длинная, тонкая талия выгнулась, и вся она подалась вперед и вверх, запрокинув голову и пустив шелковистые пряди темно-каштановых волос струиться по телу, едва касаясь бедер. Почти все ее лицо скрывали тени, но губы при этом составляли самую яркую часть картины: чуть приоткрытые, будто глотающие воздух, и нарисованные жгучим алым цветом. Самым шокирующим было положение рук: она обеими ладонями обхватывала свои груди, сжимая пальцами затвердевшие соски, а его свободная рука тонула между ее бедер. И оба явно переживали кульминацию.

Форма была изысканной, цвета — кроме подчеркнутого, красного рта — приглушенными и гармонично смешанными, полотно мастерским, шокирующим, темным и эротичным. И Ян сразу понял, что мужчина в цепях — это он.

Его вдруг затрясло от гнева, смятения и всепоглощающей паники. Черты на картине были размытыми, но все высшее общество знало, что его держали в темнице, прикованным к стене, и каждый, кто посмотрит на этот шедевр, наверняка подумает о нем, о Яне.

Она играла на его страхе, а теперь решила публично продать его, чтобы выручить денег. Поползут слухи, и скоро вся страна будет знать, что Виктор Бартлетт-Джеймс создал эротическое полотно по образу Яна Уэнтворта, пленника.

Фэйрборн положил руку ему на плечо.

— Ян…

Тот инстинктивно отпрянул, отстранился.

— Она сделала это, — хрипло прошептал он, сцепив зубы и сжав руки в кулаки. — Она сделала это со мной.

Голоса вокруг стали громче; начались торги.

— Это… это она?

Ян покачал головой, ослепленный недоумением и внезапными вспышками воспоминаний и мыслей, которых он не мог ни контролировать, ни понять.

— Не знаю…

— Кто это нарисовал? — спросил Фэйрборн, потрясенный и сбитый с толку не меньше Яна.

Ян втянул рваный вдох и сглотнул ком в горле. В следующий миг он уже знал ответ.

Она.

— Боже… она и есть Бартлетт-Джеймс.

Фэйрборн изумленно уставился на него.

— Что?

Торги продолжались, громкий гул перерос в оглушающий визг. Ян повернулся к Лукасу.

— Купи картину. Включайся в торг и купи, какой бы ни была окончательная цена. — Он провел ладонью по лицу. — Мне надо идти.

— Подожди минутку, — сказал Лукас, оглядываясь по сторонам. — Что, черт возьми, происходит?

— Думаю, ты понимаешь, что я не могу позволить никому другому владеть этим полотном, — скороговоркой ответил Ян, переполняясь гневом. Он стукнул кулаком по столу. — Господи, просто поднимай цену, пока оно не станет твоим. Я все отдам, сколько бы оно ни стоило.

— Ты едешь к ней, — скорее сказал, чем спросил Фэйрборн.

Ян не ответил, но ярость в его глазах все сказала.

Фэйрборн схватил его за рукав.

— Не обижай ее, — осторожно посоветовал он. — Предупреждаю тебя, Ян, предъяви ей свои обвинения, если это так необходимо, но не обижай. Ты начал эту войну. Помни об этом.

Ян не мог ответить, не мог ясно мыслить. Во второй раз отдернув руку, он повернулся и исчез в толпе.

Глава 12

Я почти пять дней его не видела. Мама держала меня дома, чтобы я ей помогала, причитала, как она страдает от холода. Я боюсь за него, когда он один. Большую часть времени я сижу там, просто чтобы послушать, как он говорит. Иногда я смеюсь над его историями, иногда сама ему что-нибудь рассказываю, даже когда вижу, что он не понимает. Я начинаю думать, что нужна ему больше, чем кому-либо…

Сорок пять мучительно долгих минут он добирался до ее городского особняка. Запруженные улицы принуждали кучера буквально ползти по городу, и в какой-то момент Ян чуть не выскочил из экипажа, чтобы пойти пешком. В конце концов, он решил употребить это время во благо: подумать, сосредоточиться и успокоиться, чтобы при первом же взгляде на смазливую, вероломную леди Чешир не выместить на ней свой гнев не подобающим джентльмену образом.

Фэйрборн был прав. Он сам начал эту войну, и Виола просто защищалась, причем защищалась ожесточенно. Не такой он был человек, чтобы причинять физическую боль ей или любой другой женщине, но она познает его гнев. Посвятив почти целый час размышлениям об унижении, которому его только что подвергли, Ян пришел к выводу, что Виола, по всей видимости, это предвидела. Она не могла не догадаться, что он приедет на аукцион, и теперь поджидала его у себя дома, наточив острые когти и приготовившись к прыжку.