Книга За гранью - Питер Робинсон

Он помнил, как дядя привез его в больницу повидаться с мамой: был холодный зимний вечер, дядя поднял его к окну — слава Богу, палата мамы была на нижнем этаже, — и маленький Алан, смахнув со стекла иней шерстяной рукавичкой, увидел ее, опухшую, отечную, и помахал ей рукой. Ему стало страшно. Должно быть, это ужасное место, думал он, раз оттуда маму не отпускают к сыну и заставляют спать в комнате с какими-то странными людьми, а ведь она так плохо себя чувствует.

Тонзилэктомия, удаление миндалин, только утвердила его в нелюбви ко всему больничному, и даже теперь, когда он был уже взрослым человеком, больницы все еще внушали ему сильный страх. Он воспринимал их как последнее местопребывание человека, в котором кто-то держится молодцом, а кого-то отправляют туда умирать и где усилия, предпринятые из лучших побуждений с целью оказания помощи ближнему при помощи зондирования, прокалывания и разного рода эктомий, придуманных медицинской наукой, только откладывают на время неизбежное, наполняя последние дни земной жизни человека пытками, болью и страхом. Приходя в больницу, Бэнкс чувствовал себя Филипом Ларкином[15]и вслед за ним бормотал: «Восстал ли, взвыл ты — смерти наплевать…»

Люси Пэйн находилась под охраной в Центральной больнице Лидса, расположенной недалеко от отделения реанимации, где лежал ее супруг после извлечения из мозга осколков черепных костей. Сидящий возле двери в ее палату констебль — на стуле рядом с ним лежала затрепанная книга Тома Клэнси в бумажной обложке — доложил, что в палате никто, кроме больничных сотрудников, не находился и никто туда не входил. Ночь прошла спокойно, добавил он. Везет же некоторым, подумал Бэнкс, входя в отдельную палату.

Врач, ожидавшая его в палате, представилась, как доктор Ландсберг. Своего имени она не назвала. Ее присутствие было Бэнксу нежелательно, но с этим он ничего поделать не мог. Люси Пэйн не была под арестом, зато она была под наблюдением врачей.

— Боюсь, что беседа не будет долгой, — предупредила врач. — У нее серьезная травма, и сейчас ей больше всего необходим покой.

Бэнкс посмотрел на женщину в кровати. Пол-лица скрывала повязка. Ярко-черный глаз — того же цвета, как чернила, которыми он любил заправлять свою перьевую ручку, — уставился в лицо Бэнксу. Бледная и гладкая кожа, волосы цвета воронова крыла рассыпаны по подушке. Ему вспомнилось тело Кимберли Майерс, распластанное на матраце. И это случилось в доме Люси Пэйн, напомнил он себе.

Бэнкс сел на стул возле кровати Люси, а доктор Ландсберг с решительным видом села чуть поодаль, словно адвокат, готовый прервать допрос при первом же нарушении Бэнксом правил, предоставленных ему ПАСЕ.[16]

— Люси, — начал он, — меня зовут Бэнкс, исполняющий обязанности старшего инспектора Бэнкс. Я руковожу расследованием дела о пяти пропавших девушках. Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, — ответила Люси. — Могло быть гораздо хуже.

— У вас сильные боли?

— Да. Голова болит. Как Терри? Что с ним? Мне так ничего и не сказали.

Голос звучал глухо, словно язык распух и мешал четко выговаривать слова. Следствие действия лекарств.

— Люси, вы можете рассказать, что произошло прошлой ночью? Вы помните?

— Терри жив? Мне сказали, что он ранен.

Жена, жизнь которой муж превратил в ад, волнуется по поводу здоровья своего мучителя — это не очень удивило Бэнкса: старая печальная мелодия, которую он и прежде много раз слушал в различных вариациях.

— Ваш супруг, Люси, серьезно ранен, — неожиданно решила ответить на вопрос доктор Ландсберг. — Мы делаем все, чтобы ему помочь.

Бэнкс выругался сквозь стиснутые зубы. Он не хотел, чтобы Люси Пэйн знала, в каком состоянии находится ее муж; если она решит, что ему не выжить, она будет выворачиваться и лгать что угодно, уверенная, что проверить правдивость ее слов он не сможет.

— Так что же произошло прошлой ночью? — повторил он вопрос.

Люси прикрыла здоровый глаз, пытаясь или притворяясь, что пытается вспомнить:

— Не знаю. Я не помню.

Хороший ответ, решил про себя Бэнкс. Подождать и посмотреть, что произойдет с Терри прежде, чем принять какое-то решение. Она была крепким орешком, эта особа, даже сейчас, на больничной койке, даже под воздействием лекарств.

— Мне требуется адвокат? — вдруг спросила она.

— А для чего вам адвокат?

— Ну, по телевизору… когда полиция разговаривает с людьми…

— Мы не в кино, Люси.

Она наморщила нос:

— Да, как-то глупо вышло. Я не хотела… не обращайте внимания.

— Какое последнее событие вчерашнего утра вы помните?

— Я проснулась, встала с кровати, надела халат. Было уже поздно. Или рано.

— А почему вы проснулись?

— Не знаю. Должно быть, что-то услышала.

— Что?

— Какой-то шум. Не могу вспомнить.

— Что вы сделали?

— Не знаю. Помню только, как встала с кровати, потом — боль и темнота.

— Вы ссорились с Терри?

— Нет.

— А в подвал спускались?

— Не думаю. А вообще не помню. Может, и спускалась.

Умно, ничего не скажешь: предусмотрены все варианты.

— А когда-нибудь вы спускались в подвал?

— Это территория принадлежит Терри. Он бы вытолкал меня прочь, если бы я спустилась туда. Он держал дверь на замке.

Интересно, подумал Бэнкс. Она вроде припоминает достаточно, чтобы не давать повода заподозрить ее в том, что она бывала в подвале. Знает ли она, что там? Судмедэксперты должны определить, говорит она правду или лжет. Криминалисты точно знают: куда бы вы ни заходили, вы везде оставляете что-то свое и прихватываете кое-что чужое с собой.

— А что он делал там внизу? — спросил Бэнкс.

— Понятия не имею. Это была его личная берлога.

— Так, значит, вы никогда не спускались вниз?

— Нет. Даже не осмеливалась.

— А что, по-вашему, он там делал?

— Может, смотрел видео, читал книги.

— Один?

— Терри говорил, что мужчине иногда необходимо уединяться.

— И вы с этим соглашались?

— Да.

— Люси, а что вы скажете о постере на двери? Вы когда-нибудь его видели?