Книга На подсосе. История любви - Кристофер Мур

(Я уже чуяла превосходство моего носфератства, поэтому честно же ноблесс-облизать ему задницу.) Короче, он отвалил нюхать кружевную промежность нежити, а я пошла наверх искать кофейные фильтры.

А когда захожу, там Графиня уже вся одетая и причесанная, и такая: «Где Томми? Ты видела Томми? Ты с теми легавыми разговаривала? И где Томми?»

А я ей такая: «Графиня, я, конечно, прошу прощения и вся фигня, но вы это, остыньте. Когда я утром сюда пришла, Вурдалака Хлада тут уже не было — и той бронзовой статуи с темной стороны. Я решила, что вы где-нибудь спать завалились во влажной утробе родной земли или еще где».

А Графиня такая: «Фу!» А потом вдруг давай винты закручивать. «Сделай мне чашку кофе, — говорит, — два сахара и выдави в нее вон тот сосуд крови. И еще такси нам вызови».

А я ей такая: «Эй, тормозите, Графиня. Я одна из вас теперь, и вы мне не начальница, и…»

А она: «Я же сказала — нам, нет?»

Посему я выполнила ее волю — ну, нашу волю вообще-то, — и мы на тачке поехали в Марину, в «Безопасный способ», только почему в летучих мышей не преобразились и своим ходом не полетели, убей меня, не врубаюсь.

В общем, были мы там минут через десять. Но только стали заезжать, она такая таксисту говорит ехать дальше.

И вся давай: «Там Ривера и Кавуто. Это нехорошо».

Перед магазом там их сраный бурый тарантас стоял. Я такая: «Легаши? Да у них кишка тонка».

Она вроде как удивилась, что я их знаю, но я ей рассказала, как натянула их давеча, как сопляков, а сопляки они и есть, и Графине вроде как понравилось, не пожалела, что ввела меня в темную паству своего шабаша.

А потом вся такая: «Этот ебаный Клинт — он им про Томми сейчас поет».

Но мне было не видно, куда она за стекла магаза смотрела. Наверно, силы у меня разовьются постепенно, со временем. Пятьсот лет — это очень долго, за столько можно вампирскому кунг-фу научиться.

В общем, Графиня сказала таксёру нас высадить у форта Мейсон, чтоб оттуда витрину «Безопасного пути» видно было, и мы с ней остались стоять в тумане, как настоящие ночные существа, ждать, пока легавые не свинтят.

А потом Графиня такая рукой меня обняла за плечи и говорит: «Эбби, ты меня извини, я, э-э, на тебя напала вот так вот. Я очень сильно покалечилась, а чтобы зажило, мне нужна свежая кровь. Я на самом деле себя не контролировала. Больше такого не повторится».

«Да не вопрос, — говорю, — я ужасно польщена, что меня повысили. Ну и кроме того, это было как бы эротично». И это, знаешь, правда, если не считать вони горелой плоти и прочего.

А она такая: «Ну, спасибо, что о нас заботишься».

А я вся такая: «Пардон, Графиня, но зачем мы здесь?» Нам же типа продукты затаривать не надо.

А она мне: «Томми раньше работал с этими ребятами, а один из них знает, что он теперь, э-э, дитя ночи. И мне кажется, им известно, где он сейчас может быть».

А потом в магазе, смотрим, такой олух кучерявый в очочках двери отпирает и выпускает легавых на улицу. Они садятся в машину, и кучерявый за ними дверь запирает.

«Парад-алле», — говорит Графиня. Застегнула кожаную куртку свою, из кармана достала темные очки, надела. И говорит: «Не высовывайся, Эбби. Сейчас вернусь». И пошла через парковку к «Безопасному способу» широким таким шагом, как ангел мести, а рыжие волосы за нею по ветру, и фонари ее в тумане освещают.

И я такая: «Ой блеать».

А она даже не притормозила. Шагов десять до витрины магаза осталось, а Графиня схватила такую стальную мусорную урну, смяла ее, как картонную, и фигак в окно. А сама дальше идет! На нее стекло мелким кубиком сыплется, а она просто зашла в магаз через эту переднюю витрину, как хозяйка и его, и всех, кто в нем. Что, правда, так и есть.

Я еще сама туда забежать не успела, как она возвращается и волочет из-за угла этого кучерявого за глотку. Швырнула его против стенда с винными бутылками, они поразбивались все, по полу сплошь красное, и кассы заляпало, и все.

Я вся такая: «Ох ёпть, ща Графиня те жопу запредел расколет. Ну ты и в просёре, беломазый!» (Я в целом не расположена слишком часто злоупотреблять арготизмами хип-хоперов, но бывают такие времена, когда они, как французский, просто-напросто лучше выражают ощущение момента.)

И тут вся толпа тех парней, которых я видела в лимузине, выруливает из-за угла. Графиня хватает со стенда бутылку и, ни секунды не раздумывая, мечет ее — прямо в первого парня, высокого такого, он на хиппи смахивает. Тому прямо в лоб тресь, и он падает, как подстреленный.

Она такая: «Назад!» — и все давай назад, за угол, из-за которого выскочили, кроме хипана этого, он в полном отрубе валяется.

Тогда Графиня берет очкастого за горло. А он хоть и на фут выше, она его, как тряпичную куклу, как пошла мотылять, пока он не заорал что-то про Сатану с Исусом, не велел ей изыдить и прочую херню. А Графиня вся такая: «Где Томми?»

А он ей: «Не знаю. Не знаю».

Тогда Графиня как хвать его за волосы и к стенду с вином прижала, рука даж не дрогнет. И в натуре холодно так ему говорит: «Клинт, я сейчас вырву у тебя правый глаз. Потом, если ты не скажешь мне, где сейчас Томми, я вырву у тебя оставшийся. Готов? На счет три. Раз… два…»

Тут он такой весь: «Я тут совершенно ни при чем. Она сатанинское отродье, я им так и сказал».

«Три!» — говорит Графиня.

«Он дома у Хлёста на Северном Мысу. Адреса не знаю».

А Графиня такая как заорет: «Адрес?» — на весь магаз.

Тут из-за стойки с «Бодрячками» черный парень высунулся и такой: «Северный Мыс, шесть девяносто три, квартира 361». А какой-то другой парень его обратно затянул.

Тогда Графиня вся такая: «Спасибо. Если его покалечили, я вернусь». И как швырнет этого Клинта на стойку с «Доритами», там все сырные добряки начо по всему магазу разлетелись.

И потом такая мне: «Что ж, вот так приятный сюрприз».

А я ей такая: «Какой — что Владыка Хлад в квартире на Северном Мысу?»

«Нет, — говорит, — я не думала, что они знают. Я просто не соображала, с чего мне еще начать».

«Вероятно, ваши чувства настроились на присутствие Владыки Хлада за все эти зоны лет», — говорю.

А она такая только: «Пойдем, Эбби».

И тут я сама не знаю, зачем, наверно, потому, что сахару мало в организме после потери крови, но типа такая: «А можно мне жвачки?»

А она вся такая: «Конечно. И кофе прихвати. В зернах. У нас почти кончился».

Я и прихватила. А когда ее догнала, она уже чуть не всю парковку перемахнула — шла обратно к площади Гирарделли, а кубики осколков у нее в волосах по-прежнему сияли, и она мне улыбнулась, когда я ее догнала, а я ничего не могла с собой поделать, потому что круче я в жизни ничего не видала. Поэтому я вся такая: «Графиня, я вас люблю».