Книга Слепая любовь - Фридрих Незнанский

Так закончилась и для Александра Борисовича короткая, трагическая попытка «возврата в прошлое».

Конечно, ребята знали об этом и сочувствовали. Но Филипп заговорил о той истории не для того, чтобы разбередить былую рану. Он напомнил о том, как была устроена сама разборка. А это уже, можно сказать, песня!..

Механизм этого сволочного бизнеса был предельно прост и отработан. Две иномарки. Одна сгоняет «навороченную» пассажирку, которую «пасут» обычно от дома до места происшествия, с ее полосы движения, а вторая — битая-перебитая — ловко подставляет под удар свой бок. И начинается «базар». «Плати! Вон во что новье превратила — в кучу металлолома!» Немедленно появляются вежливые «гаишники», которые осматривают повреждения и советуют виновнице ДТП закончить дело миром, подсказывают даже адрес ближайшего, удобного автосервиса, где есть толковый оценщик. Жертва поддается обману. «Металлолом» оценивается в баснословную сумму, жертва, естественно, пытается возражать. И тогда начинается спектакль. Двое-трое братанов устраивают показательное, под фотосъемку, групповое насилие. После чего жертву отпускают, но вскоре ее находят и демонстрируют «увлекательное зрелище», называя при этом стоимость каждой фотографии. И все. С такого крючка женщина, как правило, жена какого-нибудь крупного бизнесмена, если она не сумасшедшая и не самоубийца, сорваться уже не может.

С Эммой произошла именно эта история, что называется, от «а» до «я».

Пришлось поездить, чтобы вычислить негодяев, даже нарочно пару раз подставиться. Но вышли-таки на «бизнесменов» с большой дороги. А дальше началась настоящая раскрутка. Турецкий знал, что и Филя, и Голованов, и другие ребятки прошли Афган, захватили и часть чеченской кампании. То есть учить их ничему не надо было. И всякие там горячие утюги, раскаленные щипцы, иголки, булавки, даже электрошокеры и прочая ерундистика им не требовались. Было в наличии слово, направленное к убеждению, и в том случае, если слово не действовало, имелось еще и знание возможностей человеческого организма — на предельно допустимых его порогах. Никто никого не мучил, не калечил, но больно делал. Даже очень больно, чтобы сосед того, кого в данный момент допрашивают, видел и уверовал, что все в натуре. Но это обычные действия, когда необходимо срочно получить те или иные данные, доказательства и улики, а времени на уговоры нет.

Другими словами, применялся армейский метод «развязывания языков», прописанный во всех закрытых инструкциях, а также сконцентрированный в многолетнем опыте спецслужб всех без исключения стран мира. Можно возразить, что, мол, в ситуациях с бандитами все-таки не война же идет! Мирное время, надо договариваться, есть уголовный и прочие кодексы, без которых никуда! Все правильно. Превышение? А как же! Но мы никому не скажем. И пострадавший лучше промолчит, а то не ровен час… Вот он, скажут, государственный беспредел! И ведь это тоже правильно. Но — увы! — законы беззубые. А женщин как насиловали, так и продолжают насиловать. И шантажировать. И грабить. И убивать. И благодарить своих «казачков» за то, что не оставляют братву заботами на самых высоких уровнях, куда не только дотянуться, куда и посмотреть-то невозможно ввиду наличия сотен закрытых дверей.

В общем, как помнил Турецкий, он не стал возражать против того, чтобы ребятки выяснили обстоятельства «наезда» на Эмму всеми доступными и, главное, максимально результативными для прояснения дела способами. И между прочим, много времени операция не заняла.

С братвой было проще. Двоих, самых крутых, уложили на пол сразу, а за третьего взялись основательно. И тот вскоре так заговорил, так «запел», что пришлось даже прерывать, останавливать поток красноречия.

Кстати, позже с этими троими Александр Борисович крепко прокололся. Обычно он не позволял себе торопливость и несдержанность. Но в тот раз именно время и поджимало. А перед ним сидел в наручниках откровенный мерзавец, сержант милиции, замешанный в целом ряде уголовных преступлений. Да и не просто мерзавец, а убежденный. И, чтобы сломать его, Турецкий воспользовался информацией, полученной от того братана, которого допрашивали, кажется, Голованов с Володей Демидовым. Затем и воспользовался, чтобы показать продажному менту, что его карта действительно бита. А получилось иначе. Сумел-таки сержант кинуть на волю «маляву», и трое братанов были зарезаны, как свиньи, о чем охотно писала московская пресса. Жестокость бандитов по отношению к своим товарищам кое-кому показалась невероятной. Но этот же факт окончательно вернул здравомыслие тому менту. В общем, раскололся он до донышка, устрашенный судьбой проданных им же корешей. Сумел обставить свой проигрыш Александр Борисович таким образом, что вина за их гибель полностью легла на плечи мента, о чем тот и был извещен. И вот тогда Александр Борисович объявил самому себе очень серьезный и строгий выговор. Собственноручно. Но так, чтоб никто не знал, — стыдно ведь, такая промашка!..

Но смеялся теперь Филя совсем по другому поводу. Это они, оставив Голованова с Демидовым беседовать с братвой, отправились к фотографу домой. На их беду, но на его счастье, дома оказалась семья негодяя — жена с детишками, — нормальная, робкая женщина, наверняка и понятия не имевшая о сущности «промысла» своего мужа. И сложилась та, известная ситуация, когда надо было решать, как наказывать? Ну, что наказывать обязательно, и двух мнений нет. А отводить сукиного сына в суд тоже нельзя, Эмма больше всего боялась даже случайной огласки. Значит, как говорится, нет так нет.

Ах, какой это был замечательный, капитальный разгром! Фотограф, промышлявший на гонорарах, заработанных им исключительно на мерзопакостных унижениях ни в чем не виноватых женщин, попадавших в руки его мерзавцев подельщиков, имел первоклассную фотолабораторию в подвале своего двухэтажного особняка. И превосходную, импортную, дорогущую аппаратуру… Имел — до встречи с непонятно чьими людьми, которые «крышевали» того мужика, на любовницу которого наехали те, кто давали работу фотографу. Сложная комбинация, но решилась она элементарно. И фотографу, и его помощнику, который занимался собственно шантажом, развозя фотографии и рассовывая их по почтовым ящикам строптивых дам, — в качестве первого предупреждения, за короткое время — не более получаса в общей сложности — был преподан памятный урок того, чем им больше никогда не придется заниматься. Ну, женщины, как таковые, вообще не должны были их в жизни больше интересовать, ибо даже косой взгляд в их сторону обязан был немедленно сигнализировать о смертельной опасности.

В буквальном смысле размазанные по стенам, они медленно, как разлитый кисель, стекали на пол, усеянный россыпью осколков драгоценнейшей фотоаппаратуры — дела всей жизни неудавшегося фотохудожника. Ну а богатый архив, пленки и прочее — это подверглось публичному всесожжению, благо вытяжка в подвале работала отлично, вмиг пустив в буквальном смысле по ветру дело всей жизни. Поганой, правда.

На прощание было сказано, что сохранность особняка обеспечена исключительно присутствием обаятельной жены фотографа, ибо не будь здесь, то есть наверху, ее, все давно бы пылало жарким пламенем. Впрочем, тому фотографу жена если и была еще нужна, то разве что в качестве сиделки…

Нет, с точки зрения закона надо было все это вонючее дело поднять, раскрутить, представить в суд со всеми подробностями и десятками уже и без того пострадавших женщин. А потом широко обсуждать в периодической печати вопросы о необходимости создания неких реабилитационных центров, в которых эти несчастные жертвы бандитского произвола могли бы… и так далее. Но не получилось с судебным разбирательством, что тут поделаешь…