Книга Чужое лицо - Эдуард Тополь

Сандуновские бани – самые известные в Москве, но именно потому и не хотел ехать туда Ставинский – можно напороться на своих бывших знакомых или на знакомых Юрышева. А бани на Красной Пресне – для пролетариата, туда не ходит московская элита.

– Нет, – ответил он водителю. – В Сандуны нужно на весь день идти, а мне просто помыться с дороги…

– Откуда будешь? – спросил словоохотливый водитель. – Из Ярославля?

– Угу, – буркнул Ставинский, ему вовсе не хотелось затевать разговор с шофером…

Через двадцать минут в отдельном номере краснопресненской бани он вывалил на мраморную скамью содержимое кожаного чемодана: венгерский костюм, шесть индийских новых рубашек, два чешских свитера, туфли и теплые ботинки, электробритву «Нева» и, наконец, толстый пакет, завернутый во вчерашнюю «Правду». Развернув пакет, он нашел в нем все, что обещал ему Мак Керн, – два комплекта советских документов: два паспорта, две трудовые книжки, два воинских билета и два профсоюзных билета на имя Бориса Викторовича Романова, 1937 года рождения, и на имя Геннадия Матвеевича Розова, 1938 года рождения. При этом комплекте был и диплом зубного врача – Ставинский узнал из этого диплома, что он, Розов, окончил в 1960 году Саратовский медицинский институт. На всех документах – и розовских, и романовских – были его, Ставинского, фотографии, и в паспорте Романова значилось, что с 07.06.1977 года по 09.07.1981 года он отбывал срок заключения по статье 104 Уголовного кодекса РСФСР в исправительно-трудовом учреждении № Б-672-ОР, г. Салехард, Ханты-Мансийский национальный округ. Придирчиво осмотрев свои новые документы, так и не решив, кем ему сейчас стать – Розовым или Романовым, Ставинский стал пересчитывать деньги. Их оказалось семь тысяч. «Могли бы дать и побольше», – подумал Ставинский, а потом вспомнил, что «7» – это счастливое число. Если считать, что у него еще около двухсот рублей, которые он нашел в юрышевской одежде, то с этими деньгами можно начинать новую жизнь в России, и не валяясь на каменных полах железнодорожных вокзалов. Но где же записка о том, как связываться с Мак Керн в будущем? Неужели они просто швырнули ему эти деньги, документы и одежду и – бросили? Тщательно проверив все внутренние карманы чемодана, он ничего не нашел. Еще раз перелистал документы, деньги, даже изучил обрывок газеты «Правда», в который они были завернуты, – пусто. «Сволочи! Сволочи! Сволочи! – с отчаянием подумал Ставинский. – Бросили в России… Конечно, на кой я им теперь нужен? Они же знают, что я не могу пойти сейчас в КГБ и продать Вирджинию…»

С горечью в душе Ставинский, ступая босыми ногами по холодному каменному полу, прошел в душ, включил горячую воду и только тут вспомнил, что у него нет мыла. Забыл купить у банщика. «Черт с ним, – подумал он, – сойдет и без мыла…»

Но через десять минут, утеревшись вафельным полотенцем и с отвращением надев этот презрительный подарок ЦРУ – новый венгерский костюм, он стал перекладывать в карманы пиджака свои документы и документы Юрышева и тут обнаружил во внутреннем кармане пиджака потертую почтовую открытку с видом Ялты. Округлым женским почерком было написано:

«Дорогой! Милый! Где бы ты ни был, знай, что я тебя помню и люблю и, как всегда, жду твоих писем по старому адресу: Ялта, до востребования, Крыловой Ольге Никаноровне. Твоя старая и больная, но всегда любящая тебя тетя Оля».

Ставинский еще раз перечел эту записку и взглянул на оборот открытки. Там был вид Ялты – солнечного города на берегу Черного моря. На морском причале стояли корабли, и в морскую даль уходили яхты. Совсем как во Флориде, в Сарасоте…

15

«Объявляется посадка в самолет американской компании «Метролайнер», отбывающий рейсом тридцать два по маршруту Москва – Нью-Йорк. Пассажиров просят пройти на посадку в самолет…» – произнес все тот же железноухающий мужской радиоголос и затем стал повторять это же самое по-английски.

Вирджиния взяла Юрышева под руку и успокоительно заглянула ему в глаза. «Все! – просил ее взгляд. – Перестаньте трусить, полковник! На вас лица нет! Но ведь уже все, все позади! Досмотр багажа, проверка документов – все позади, и вот он стоит – американский «Боинг»! По движущейся ленте транспортера через стеклянную галерею прямо к трапу самолета, а там – уже дом, Америка!…» Но вслух она сказала только:

– Darling, are you O.K.?

Он кивнул. Он знал, что нужно взять себя в руки, улыбаться беспечной улыбкой, проститься со Стивенсоном, который стоит за стеклянным барьером и машет им рукой. Но что-то мешало ему расслабиться, какое-то внутреннее солдатское предощущение смертельной опасности. Так, за миг до прямого попадания вражеского снаряда иной солдат инстинктивно выскакивает из окопа или блиндажа. Юрышев знал это чувство, и оно спасало его не раз – на китайской границе во время советско-китайского конфликта, на испытаниях ракет «вода – воздух», когда боевая ракета застряла в шахте атомной подводной лодки, потому что какой-то мудак наладчик забыл в шахте телогрейку, и на первых испытаниях опытного экземпляра энергетической матрицы на Памире, когда никакого направленного землетрясения не вышло и горный обвал накрыл всю военно-научную экспедицию. И еще раз десять он ловил в себе это чувство во время охоты на волков и медведей, которой баловались молодые офицеры в уссурийской тайге. И всегда в таких ситуациях за миг до почти неминуемой смерти – взрыва или неожиданного броска зверя на спину – он почти безотчетно повиновался внутреннему инстинкту и спасал себя и людей. Даже в подводной лодке, когда уже шел обратный отсчет времени, он, увлекая своим хладнокровием двух наладчиков, вошел с ними в шахту и буквально за две секунды до пуска ракетных двигателей вытащил эту сволочную телогрейку из заклинившего пускового стопора…

Но здесь, среди нарядной импортной публики, путешествующих американских старух с кукольно накрашенными лицами, среди стеклянной чистоты этих залов и деловитой суеты таможенной службы, он не понимал, откуда надвигается на него ощущение опасности. Ведь уже действительно все позади – паспортный контроль, таможенный досмотр, и вот он рядом – американский самолет, американская территория.

Цепочка советских и американских пассажиров потянулась к трапу самолета. Юрышев знал, что уже можно идти в спасительное чрево этого «Боинга», но какое-то внутреннее чувство опасности держало его на месте и не позволяло шагнуть на эту черную, катящую к самолету ленту.

А тот, кто вызывал в нем эту тревогу, был спокоен. Майор Незначный стоял в конце стеклянной галереи, в матово-прозрачном тамбуре и ждал свою жертву. В руках у него была папка с ленинградскими фотографиями супругов Вильямс.

И еще один не видимый ни Незначным, ни Вильямсами человек был в многолюдном здании Шереметьевского аэровокзала. Ставинский. Он уже добился своего – он увидел Вирджинию, когда она под руку с Юрышевым и Стивенсоном шла следом за тележкой с багажом к залу таможенного досмотра, и пора было уезжать из этого опасного места, брать такси и мчаться на Казанский вокзал, чтобы сесть в первый попавшийся сибирский поезд, но… Он не мог заставить себя уйти отсюда. Он стоял на втором этаже, у балкона, и сквозь стеклянную стену смотрел на американский «Боинг». Уклоняясь от морозного ветра, по его трапу уже поднимались первые пассажиры. Грузчики загружали в багажный отсек чемоданы. Ставинскому показалось, что он увидел, как мелькнули и его два темно-рыжих кожаных чемодана – мелькнули и исчезли в чреве «Боинга». Америка была рядом – всего-навсего через эту стеклянную стену, но…