Книга Отель с привидениями - Уилки Коллинз

Все равно, во сне или наяву, — как вынесла Агнес такое зрелище? С этой мыслью он что-то увидел на полу рядом с головой. Вглядевшись, он понял, что это золотая пластинка с тремя зубами: очевидно, протез выпал, когда управляющий уронил голову на пол.

Он сразу понял и важность находки, и необходимость помалкивать о ней пока. Если вообще мыслимо опознать эти чудовищные останки — то вот она, такая возможность, вот он, немой свидетель преступления! Когда все средства будут испытаны напрасно, эти зубы могут оказаться решающей уликой, и он положил протез в карман.

Он снова вернулся к окну, одиночество стало угнетать его. Тут в дверь тихо постучали. Он медлил открывать. Вдруг это не управляющий? Он окликнул:

— Кто там?

И услышал голос Агнес:

— Ты мне ничего не скажешь, Генри?

У него перехватило горло.

— Пока нет, — сказал он в замешательстве. — Прости, что я не впускаю тебя. Я потом все расскажу.

Милый голос жалобно просил из-за двери:

— Не оставляй меня одну, Генри. Я не могу спуститься к нашим счастливцам.

Как не поддаться на такую мольбу? Он слышал ее вздох, слышал, как, шелестя платьем, она в отчаянии отошла от двери. И он сделал то, что минуту назад считал для себя невозможным: вышел к ней в коридор. Услышав его, она обернулась и уставила дрожащий палец на затворенную дверь.

— Там очень страшно? — тихо спросила она.

Он успокаивающе положил ей руку на талию. Когда он заглянул в ее вопрошающие и одновременно страшащиеся его ответа глаза, ему пришла в голову одна мысль.

— Ты узнаешь, что я там обнаружил, — сказал он, — если наденешь шляпу и плащ и выйдешь со мной.

Это условие удивило ее.

— А зачем нам выходить? — спросила она.

На это он мог ответить не таясь.

— В первую очередь, — сказал он, — я хочу рассеять свои и твои сомнения в обстоятельствах смерти Монтбарри. Я хочу пойти с тобой к врачу, который пользовал его, и консулу, который был на его погребении.

Она устремила на него благодарные глаза.

— Ты так хорошо меня понимаешь! — сказала она.

На лестнице им встретился управляющий. Генри отдал ему ключ от комнаты и велел служителю кликнуть гондольера.

— Вы уходите? — спросил управляющий.

— Если я понадоблюсь властям, — шепнул Генри, указывая на ключ, — я буду через час.

Глава 10

День клонился к вечеру. Лорд Монтбарри и молодые супруги с гостями отправились в оперу. Сказавшись усталой, Агнес осталась в отеле. Генри Уэствик из приличия тоже пошел с друзьями в театр, однако улизнул после первого действия и вернулся к Агнес в гостиную.

— Ты думала над тем, что я тебе сказал днем? — спросил он, садясь на стул рядом. — Согласись, что относительно страшного подозрения, мучившего нас обоих, теперь можно успокоиться.

Агнес грустно покачала головой:

— Если бы так, Генри! Если бы я могла честно сказать, что у меня отлегло на душе.

Такое начало у многих мужчин отобьет желание продолжать разговор. Терпение же Генри, когда дело касалось Агнес, было неистощимо.

— Если ты переберешь события дня, — сказал он, — ты не станешь отрицать, что мы кое-чего добились. Ты вспомни, как рассеял наши сомнения доктор Бруно: «После тридцати лет практики могу я, по-вашему, не распознать, что смерть наступила от бронхита?» Вот уж действительно вопрос, не требующий ответа. Или свидетельство консула — разве в нем было что-нибудь сомнительное? Узнав о смерти лорда Монтбарри, он предложил располагать им; он был в палаццо, когда прибыл гроб, и собственными глазами видел, как укладывали тело и завинчивали крышку. Свидетельство священника также не вызывает сомнений. Он не отходил от гроба, читал отходную, пока покойный был в доме. Зная все это, как ты можешь отрицать, что смерть и погребение Монтбарри уже не таят загадок? Осталась лишь одна неясность: принадлежат ли найденные останки пропавшему курьеру? Или это не он? В этом все дело. Я понятно выразил свою мысль?

С этим она не стала спорить.

— Тогда что мешает тебе почувствовать такое же облегчение, какое чувствую я? — спросил Генри.

— Мне мешает то, что я видела ночью, — ответила Агнес. — Когда мы вернулись к этой теме, уже переговорив с очевидцами, ты упрекнул меня в том, что я впадаю в суеверие, как ты изволил выразиться. Это далеко не так, хотя, выкажи это суеверие кто-нибудь другой, я бы ему поверила. Памятуя, что значили в прошлом друг для друга твой брат и я, я могу понять, почему призрак явился мне: просить милости христианского погребения — и возмездия для преступников. Я даже допускаю некоторую долю истины в том, что ты назвал месмеризмом: что будто бы я видела это под магнетическим воздействием, оказавшись между останками убитого мужа над моей головой и виновницей-женой, буквально у меня под боком мучившейся раскаяньем. Но я не могу понять, чего ради я должна была пережить это страшное испытание, если совсем не знала убитого при жизни, то есть знала постольку, поскольку принимала участие в его жене. Это к тому, что, как ты считаешь, я видела Феррари. Я не буду с тобой спорить, Генри, но в глубине души я уверена, что ты ошибаешься. Ничто не разубедит меня в том, что мы по-прежнему далеки от страшной правды.

Генри и не стал ее разубеждать. Скрепя сердце, приходилось уважать ее собственное мнение.

— А каким-нибудь другим способом выяснить истину ты не думала? — спросил он. — Кто нам может помочь? Несомненно, графиня — ключ к тайне в ее руках. Но, имея в виду ее нынешнее состояние, можно ли доверять ее свидетельству, если, конечно, она захочет говорить? По моему впечатлению — нельзя…

— Ты был у нее? — перебила его Агнес.

— Был. Опять помешал нескончаемой писанине, зато потребовал высказаться начистоту.

— Значит, ты ей сказал, что ты обнаружил в тайнике?

— Конечно, — ответил Генри. — Я сказал, что она несет ответственность за эту находку, хотя властям я будто бы пока не сообщил, что она связана с ней. И как об стену горох: продолжает себе писать. Но я тоже настырный человек. Сказал, что головой теперь занимается полиция, а мы с управляющим подписали протокол и дали показания. И снова она не обращает на меня никакого внимания. Чтобы ее разговорить, я добавил, что расследование будет вестись тайно и что она может рассчитывать на мое благоразумие. На миг показалось, что уловка моя удалась. Оторвавшись от писания, она глянула на меня с проблеском любопытства. «Что с ней сделают?» — спросила она, имея в виду, очевидно, голову. Я ответил, что сначала ее сфотографируют, а потом тайно, без шума похоронят. Я даже решился сообщить ей заключение хирурга, с которым консультировались: что будто бы применялись — и не вполне успешно — химические препараты, задерживающие разложение, и я прямо спросил, прав ли хирург. Недурная была западня, только она в нее не попалась. С самым безучастным видом она вдруг говорит мне: «Раз вы здесь, я хочу посоветоваться с вами относительно моей пьесы; никак не могу придумать некоторые эпизоды». Имей в виду, это говорилось без тени иронии! Ей в самом деле не терпится прочесть мне свой замечательный труд — на том, видимо, основании, что я должен всем этим чрезвычайно интересоваться, коль скоро мой брат — директор театра. Под первым же подвернувшимся предлогом я ее оставил. Так что у меня с ней ничего не получается. Зато твое влияние на нее может возыметь действие, как это уже было. Может, попробуешь — и развеешь свои сомнения? Она наверху, я охотно провожу тебя к ней.