Книга Причуды богов - Елена Арсеньева

Повинуясь мелодии, пары разошлись, двинулисьпо кругу, чтобы вновь сойтись, и когда впереди замаячила отворенная дверь, мимокоторой надлежало пройти, Юлия уже знала, что она сейчас сделает: кинется тудаопрометью, и… и… она не знала, что будет дальше: затаится ли в каком-нибудьзакоулке, бросится ли вон из замка, однако игрушкою хозяев не станет! Ноги ееневольно ускорили шаг, но хохоток, раздавшийся за спиною:

– Ниц с тэго не бендзе! [48] – заставил ее ноги подогнуться.

Ах, дьявольщина! За нею же выплясывает самапани хозяйка, которая, верно, почуяла настроение гостьи. Уж она-то, одержимаяпохотью к тому безвольному панку, не даст просто так исчезнуть новой игрушкесупруга, иначе он может и заметить забавы жены. Расчеты пани Жалекачской вмигсделались ясны Юлии, но она уже не собиралась останавливаться. Надо резкообернуться, чтобы хозяйка от неожиданности отпрянула, схватить ее за руку,сильно дернуть к себе и ударом под колено сбить с ног – только таким хитрымобразом, которому Юльку еще в детстве научили в имении, можно будет осилитьобильную телосложением пани! – а пока та будет поднимаема толпой угодников,Юлия окажется свободна. Что сделает с беглянкой эта фурия, ежели удача все жеизменит, о том лучше не думать! Однова живем, а волков бояться – в лес неходить! До двери оставалось шагов несколько, и Юлия уже знала, где остановитсяи резко обернется, как вдруг… Она едва не закричала от разочарования, когдакакой-то заморенный мужичонка ворвался в залу, едва протиснувшись меж тяжелыхпортьер, и, бухнувшись на колени, закричал истошным криком, сдергивая скосматой головы засаленную шапчонку:

– Ой, слушайте, что скажу, вельможный пан,ясная пани! Мы вам гостя привезли! Нового гостя! Слушайте скорее, вот его уженесут.

«Несут? Почему это – несут?» – успела ещеизумиться Юлия, однако тотчас в залу ввалилась столь огромная процессия, чтовсе присутствующие воистину оцепенели.

Десяток мужичков, сходных с первым, словноблизнецы-братья, как все польские корчмари, сапожники, портные, аптекари истарьевщики сходны друг с дружкою, протиснулись, все разом, в дверь, едвавиднеясь под складками широкого белого плаща, ниспадавшего с плеч какого-точеловека, коего тащили эти покорные угодники пана Жалекачского. Человекпокоился во весь рост, со скрещенными на груди руками, весь задрапированныйпросторной белой одеждой, так что на миг присутствующим почудилось, будто импринесли ногами вперед мертвеца в саване, и в воздухе замелькали руки,торопливо творящие крестное знамение. Впрочем, недоразумение не замедлилоразъясниться: шедшие первыми опустили ноги этого человека, так что онпостепенно выпрямился во весь свой немалый рост и обвел собраниеантрацитово-черными глазами, причем белки казались особенно яркими на темномлице – столь смуглом, что могло показаться, будто этот высокий мужчина толькочто вылез из каминной трубы, загадочным образом не испачкав своих снежно-белыходеяний.

– Что за черт?! – ахнула паниЖалекачская.

– Эфиоп это! – прошептал какой-тообразованный шляхтич за спиною Юлии, но другой голос поправил:

– Индеец!

– Какой ни есть, а все равно нехристь! –поставил все на свои места хозяин и, раздвинув испуганно замерших гостей,шагнул вперед, бесстрашно замерев перед смуглолицым незнакомцем.

– Что така за цаца? – спросил оннасмешливо, однако ответа не дождался.

Непроницаемые черные глаза скользнули по еговсклокоченным волосам, вспотевшему лицу, кунтушу, который знавал лучшиевремена, а сейчас пестрел многочисленными винными и сальными пятнами, ощупалипузатенькую, приземистую фигуру – и, спустившись ниже пояса, изумленнорасширились…

– Однако! – пробормотал гость, воздевброви, и Юлия, не сдержавшись, вдруг расхохоталась, ибо забывшийся панЖалекачский и по сю пору пребывал, так сказать, с обнаженным естеством,воинственно нацеленным на гостя. – Однако!..

Пан Жалекачский запахнул кунтуш и метнул наЮлию такой взор, что она подавилась своим издевательским смехом.

– Гостя милости прошу, – сдавленновымолвил Жалекачский. – Милости прошу в нашу веселую компанию, где честь иместо всякому, кто осилит Corda fidelium!

– Прозит! Прозит! – завопил хорподхалимов. – Corda fidelium!

Вывалился откуда-то и пьяненький панок, едваудерживающий в дрожащих руках истинное страшилище: огромный серебряный кубокразмером не менее чем в полгарнца, с отчеканенными на нем тремя сердцами (что,очевидно, означало, что питья вполне хватит на троих) и помпезной латинскойнадписью: «Corda fidelium» – «Кубок счастья».

Что-то такое Юлия уже слышала в сегодняшнихпьяных разговорах за столом… Бог весть в какой связи, но чудовищный сей кубокуже явно упоминался… Да, верно! Рассказывалось, кто бы ни приехал впервые взамок дракона, такой ли знатный пан, каким он был сам, простой ли шляхтич,посыльный слуга или даже иудей, – хозяин кормил его по достоинствузавтраком, обедом или ужином, смотря по времени приезда гостя, а потомприказывал подать Corda fidelium и заставлял пить залпом. Если же тот невыпивал до дна, слуга немедленно доливал кубок до тех пор, пока гость несваливался без чувств или не испускал дыхания.

Юлия с сомнением воззрилась на странноговизитера. Осилит ли он Corda fidelium с одного разу или принужден будетподвергнуться пытке питием? Судя по ухмылке Жалекачского, он не сомневался вовтором… Юлия с жалостью глядела на незнакомца, который, хоть имел вид несколькопугающий, все же был весьма красив собою и держался как человек светский. Ах,как обидно, коли все это насмешливое достоинство будет осквернено пьянымбормотанием, бессмысленным взором и тупым шатанием из стороны в сторону!Промелькнула мысль вышибить кубок из рук Жалекачского да и дать деру, но быланужда козе мешаться в драку быков! Этот «эфиоп», или кто он там, всяко – мужчина,авось сам о себе позаботится, а ее дело – искать себе путь к спасению, хотяодному Богу ведомо, как она теперь станет продолжать путь: без лошади, безденег, одна – Ванда наверняка уже далеко, – не зная толком, куда ехать!..

Тоска и отчаяние на миг завладели Юлией, онапонурилась, едва сдерживая слезы, но тут поднялась суматоха: бежали холопы сбутылками, чтобы наливать в проклятущий кубок. Однако ни тени страха непромелькнуло на смуглом лице вновь прибывшего. Он вызывающе взглянул наЖалекачского и из складок своего необъятного одеяния выхватил какую-то бумагу:

– Проше пана великодушно извинить меня, но яздесь при деле. Вот мой salvum conductum [49].

В его речи явственно звучал акцент,показавшийся Юлии знакомым, и она тотчас вспомнила, что с таким же акцентомговорил Флориан Валевский. Неужели сей странный гость тоже француз?