Книга Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

Через несколько секунд госпожа Мехрбан приходит в себя и принимается горько рыдать, проклиная шаха, его семью, САВАК, американцев и британцев, которые поддерживают его у власти.

Ночью я никак не могу уснуть, тревожась о господине Мехрбане и его судьбе в шахской тюрьме. Избивают ли они его прямо сейчас? Прижигают ли опять ему кожу, как в прошлый раз? Кричит ли он? Молит о снисхождении? Или он столь же дерзок и решителен в ненависти к режиму, каким был Красная Роза и, возможно, Доктор? Хорошо бы пришел Ахмед с сигаретами.

Я наконец засыпаю, и мне снится тот вечер, когда забрали Доктора. Я вижу человека с рацией. Взгляд его неотступно следует за мной, губы шепчут что-то, и на щеку Доктора обрушивается кулак. Я вижу его хищные глаза — снова, снова и снова. У него тонкие брови. Лоб в морщинах, длинные волосы аккуратно зачесаны назад. Я ненавижу его. Я хочу сбежать вниз и не дать ему ударить Доктора, но не в силах пошевелиться.

Теперь на меня пристально смотрит Доктор. Он, должно быть, недоумевает, почему нет самолета для побега, почему я не жертвую собой ради спасения его и Зари, как Хамфри Богарт в «Касабланке». Наверное, он удивлен, почему я выдал его. Человек с рацией посылает мне воздушный поцелуй. Я открываю рот, и с моих губ срывается душераздирающий вопль.

В октябре в Тегеране обычно бывает тепло, но в этом году очень холодно. Хотя на крыше спать уже невозможно, мы с Ахмедом проводим наверху много времени. Чем холоднее погода, тем тише в нашем переулке, и мы спокойно уходим в глубины наших душ, чтобы понять события, кажущиеся непостижимыми и несправедливыми. Я ощущаю перемены в Фахимех, Ахмеде и себе самом. Мы стали ближе друг другу. Каждый день после занятий мы с Ахмедом мчимся к женской школе, чтобы проводить Фахимех домой. Мы часами вышагиваем вместе по улицам, иногда не произнося ни единого слова, и все же в конце дня нам не хочется расставаться. Если же мы разговариваем, то всегда об отдаленном будущем — о времени, когда все мы станем взрослыми, успешными, образованными и будем путешествовать по свету. Никто не хочет оставаться в тени смерти Доктора.

Мы рассуждаем о родителях Доктора, жестокости САВАК и о том, что нам кажется, будто кто-то рассыпал над нашим кварталом пепел смерти. Мы сожалеем о хрупкости жизни, отсутствии порядочности и постоянстве зла.

Я никогда не упоминаю имени Зари, однако Фахимех умеет читать мои мысли. Она рассказывает, что большую часть времени Зари проводит в доме Доктора, ухаживая за его матерью, — говорят, та страдает неизлечимой психической болезнью.

— Бедная женщина почти ничего не ест и не разговаривает. Весь день она сидит, не двигаясь, уставившись на дверь, словно ждет появления Доктора. Она комкает его рубашку, нюхает ее, прижимает к щекам и тихо плачет.

Фахимех добавляет, что обеспокоена тем, как все это повлияет на психику Зари.

— Думаю, она винит себя, что не вникала в подробности деятельности Доктора и не смогла его остановить. Она говорит, что никогда не обращала на это внимания. Когда бы он ни пытался обсудить с ней свои дела, она отмахивалась от этих ненавистных для нее политических разговоров.

— Как же она может себя винить? — шепчу я, думая о том, что во всем виноват я.

— Теперь она сама удивляется, какой была наивной, — продолжает Фахимех. — Она, бывало, спорила с Доктором о том, что организации САВАК, возможно, даже не существует, что это по большей части игра живого воображения студентов университета. Бедняжка, она жалеет, что не может вернуть свои слова назад.

Однажды, когда мы прощаемся с Фахимех, Ахмед предлагает мне продолжить прогулку, потому что ходьба проясняет мозги и помогает увидеть картину в целом.

Мы гуляем несколько часов, и я впервые в жизни вбираю в себя окружающий мир: узкие переулки; немощеные дороги, телевизионные антенны на крышах, лабиринт переплетающихся улочек. Я замечаю непривычный шум вокруг нас: дети играют в футбол, их окликают матери, проезжают автомобили со сломанными глушителями и громко сигналят. Эта суета напоминает мне о том, каким был наш переулок до ареста Доктора. Жизнь, какой я ее помню, была как цветной мюзикл на киноэкране. Теперь она больше похожа на старую, пожелтевшую и измятую черно-белую фотографию.

По дороге домой Ахмед останавливается на углу и смотрит на табличку с названием на стене.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Ничего, — отвечает он.

На следующем углу он снова останавливается и смотрит на табличку с названием другого переулка.

— В чем дело? — опять спрашиваю я.

— Ты замечал, что большинство улиц и переулков названы в честь членов шахской семьи?

— Да, замечал.

— На табличках еще указана ширина каждой улицы или переулка, — говорит он с недоумением.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотри — эта улица называется «Двадцать метров Реза Пехлеви», а это означает, что ширина улицы двадцать метров. Та улица — «Двадцать один метр Фарах».

Он глядит на другую табличку и смеется.

— А эта — «Четыре метра Дараби». Дараби не самый ближайший родственник шаха, поэтому его метрическое распределение меньше.

Ахмед указывает на широкую улицу в нескольких кварталах впереди и говорит:

— А та — «Шестьдесят метров Шахпура». Он старший брат шаха, вот и получает наибольшее число.

Не имею представления, куда клонит Ахмед.

— Зачем надо знать ширину каждой улицы и переулка? — спрашивает Ахмед.

Я высказываю предположение, что по ширине определяют значимость квартала. Выражение лица Ахмеда подсказывает, что он догадывается о моих сомнениях.

— Правильны ли эти цифры? — спрашивает он. — Наш переулок называется «Десять метров Шахназ». Ты действительно думаешь, что наш переулок десять метров шириной?

— Не знаю, — отвечаю я.

— А я сомневаюсь, — говорит он встревоженно. — Что, если нет? Надо измерить.

— Зачем?

— Ну а что, если ширина не десять метров?

— Кому до этого дело?

— Мне, — взволнованно отвечает он. — Это может оказать разрушительное действие на цену собственности, понимаешь?

Он очень смешно пародирует мои «умные» выражения.

Когда мы приходим к себе, Ахмед идет в дом и возвращается с рулеткой. Он зовет Ираджа и других ребят и приступает к процессу измерения. Он велит Ираджу держать один конец рулетки и просит другого парнишку перейти через переулок. Проезжает машина, и Ахмед машет водителю, чтобы тот остановился. Он говорит, что занимается важным делом, и благодарит его за терпение. Шофер соглашается и выключает двигатель. Ахмед спрашивает меня, следует ли учитывать ширину тротуаров. Я говорю, что, может быть, надо измерять обоими способами.

Вокруг Ахмеда собираются ребята со всего переулка, чтобы узнать, что происходит. Подъезжают еще несколько машин, и Ахмед останавливает их, объявляя водителям о своей важной миссии, но не вдаваясь в подробности, зачем и почему он это делает. Водители покидают кабины.