Книга Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
26 июля Робеспьер произнес свою последнюю речь перед Конвентом. Депутаты были настроены враждебно, поскольку многие из них выступили против поспешной казни Дантона, а многие обвиняли Робеспьера в том, что он довел Конвент до бессилия. Он попытался ответить на эти обвинения:
Граждане:…Мне нужно открыть свое сердце, а вам — услышать правду…. Я пришел сюда, чтобы развеять жестокие заблуждения. Я пришел, чтобы заглушить ужасные клятвы раздора, которыми некоторые люди хотят наполнить этот храм свободы…..
На чем основана эта одиозная система террора и клеветы? Перед кем мы должны показывать себя ужасными?… Кто нас боится — тираны и негодяи или люди доброй воли и патриоты?… Наводим ли мы ужас на Национальный конвент? Но кто мы без Национального конвента? Мы, защищавшие его ценой своей жизни, посвятившие себя его сохранению, в то время как отвратительные фракции замышляют его гибель на глазах у всех людей?… Кому предназначались первые удары заговорщиков?… Именно нас они хотят убить, именно нас они называют бичом Франции….. Некоторое время назад они объявили войну некоторым членам Комитета общественной безопасности. В конце концов они, кажется, нацелились на уничтожение одного человека….. Они называют меня тираном…. Им особенно хотелось доказать, что Революционный трибунал — это трибунал крови, созданный только мной, и который я возглавляю исключительно для того, чтобы обезглавливать всех людей доброй воли…..
Я не смею называть имена [этих обвинителей] здесь и сейчас. Я не могу заставить себя полностью сорвать покров, покрывающий эту глубокую тайну преступлений. Но вот что я утверждаю со всей определенностью: среди авторов этого заговора есть агенты той системы продажности, которая предназначена иностранцами для уничтожения Республики….. Предатели, скрывающиеся здесь под фальшивой внешностью, будут обвинять своих обвинителей и умножать все уловки… чтобы заглушить правду. Такова часть заговора.
Я прихожу к выводу, что… среди нас царит тирания; но не к тому, что я должен молчать. Как можно упрекать человека, на стороне которого правда и который знает, как умереть за свою страну?117
В этой исторической речи было несколько ошибок — удивительно много для того, кто до этого с осторожностью прокладывал себе путь среди подводных камней политики; власть ослабляет еще больше, чем развращает, снижая бдительность и повышая поспешность действий. Тон речи — гордая самоуверенность не только невиновного, но и «человека, на стороне которого правда», — мог быть благоразумным только у Сократа, уже наполовину склонного к смерти. Вряд ли было разумно подстрекать и приводить в ярость своих врагов, угрожая им разоблачением, то есть смертью. Неразумно было утверждать, что Конвент свободен от страха перед Террором, когда он знал, что это не так. Хуже всего то, что, отказавшись назвать имена людей, которым он предлагал предъявить обвинения, он увеличил число депутатов, которые могли считать себя будущими жертвами его гнева. Конвент холодно принял его обращение и отклонил предложение напечатать его. Вечером Робеспьер повторил эту речь в Якобинском клубе под бурные аплодисменты; там же он добавил открытое нападение на присутствовавших там Бийо-Варенна и Колло д'Эрбуа. Из клуба они отправились в комнаты Комитета, где застали Сен-Жюста за написанием того, что, как он слишком смело сказал им, должно было стать их обвинительным актом.118
На следующее утро, 27 июля (9 термидора), Сен-Жюст поднялся, чтобы представить обвинительный акт мрачному от враждебности и напряженному от страха Конвенту. Робеспьер сидел прямо перед трибуной. Его преданный хозяин, Дюплей, предупредил его, что следует ожидать неприятностей, но Робеспьер уверенно заверил прорицателя: «Конвент в основном честен; все большие массы людей честны».119 К несчастью, председательствующим в этот день был один из его заклятых врагов — Колло д'Эрбуа. Когда Сен-Жюст начал читать свой обвинительный акт, Талльен, ожидая, что его включат в него, вскочил на трибуну, оттолкнул молодого оратора в сторону и воскликнул: «Я прошу сорвать занавес!» Жозеф Лебас, верный Сен-Жюсту, попытался прийти ему на помощь, но его слова заглушили сотни голосов. Робеспьер потребовал дать ему возможность быть услышанным, но его тоже перекричали. Талльен поднял над головой присланное ему оружие и заявил: «Я вооружился кинжалом, который пронзит ему грудь, если у Конвента не хватит смелости вынести обвинительный приговор».120
Колло уступил кресло Тьюрио, который был союзником Дантона. Робеспьер с криками подошел к трибуне; звон колокольчика Тьюрио перекрыл большинство слов Робеспьера, но некоторые из них преодолели шум: «В последний раз, президент ассасинов, дадите ли вы мне слово?» Конвент проревел, не одобряя такую форму обращения, и один из депутатов произнес роковые слова: «Я требую ареста Робеспьера». Огюстен Робеспьер заговорил как римлянин: «Я так же виновен, как и мой брат; я разделяю его добродетели; я прошу, чтобы мой арест был постановлен вместе с его арестом». Лебас попросил и получил ту же привилегию. Декрет был проголосован. Полиция взяла обоих Робеспьеров, Сен-Жюста, Лебаса и Кутона и поспешила в Люксембургскую тюрьму.
Флерио-Леско, тогдашний мэр Парижа, приказал перевести заключенных в Отель де Виль, где принял их как почетных гостей и предложил им свою защиту. Главы Коммуны приказали Анрио, начальнику Национальной гвардии столицы, взять солдат и пушки в Тюильри и держать Конвент в плену до тех пор, пока он не отменит свой декрет об аресте; но Анрио был слишком пьян, чтобы выполнить свою миссию. Депутаты поручили Полю Баррасу собрать отряд жандармов, отправиться в Отель-де-Виль и вновь арестовать заключенных. Мэр снова обратился к Анриоту, который, не имея возможности собрать Парижскую национальную гвардию, собрал вместо нее импровизированный отряд санкюлотов; но они уже мало любили человека, который снизил их зарплату и убил Эбера и Шометта, Дантона и Десмулена; кроме того, начался дождь, и они разбрелись по своим работам или домам. Баррас и его жандармы без труда захватили власть в гостинице де
