Книга Провинциальная хроника начала осени - Александр Александрович Бушков

быть, и сам Геракл об этом забыл.

Можно было записать на свой счет и свержение Тезея — но к чему оно привело? Умница Анакреон — себе на уме, он готовится к схватке за опустевший трон, с непроницаемым лицом выслушивает поучения, вежливо благодарит, но про себя думает, что Нестор принадлежит прошлому и мог бы убраться восвояси. Он был бы неплохим учеником, но не собирается брать Многомудрого в учителя. И Гомеру он не нужен, у того своя философия, талант в сочетании с полным отсутствием предрассудков и моральных препонов, никого он пальцем не тронет, но с железной логикой обоснует каждое движение своего стилоса и найдет ему оправдание, ссылаясь на высшие интересы творчества. В конце пути нестерпимо хочется иметь рядом человека, способного тебя понять, — и сознаешь в глубине души, что такого человека не найти.

Глядя в пламя, он с трудом вспомнил полузабытую весну, выступавшего в поход Геракла и себя рядом с ним — молодого, веселого, в доспехах, только что покинувших оружейную мастерскую. Кажется, звучала флейта, звонко смеялись женщины, и нежные лепестки яблоневого цвета осыпали доспехи. А «Арго» — соленая свежесть ветра, скрип канатов, тугой, как девичья грудь, парус и встающие впереди зеленые склоны таинственных берегов Колхиды. Ведь было! Было!

Но куда все унеслось, где растаяло? Где лица женщин и друзей, где неподдельные победы?

«Хоть бы убил меня кто-нибудь», — подумал Нестор.

Знакомо ломило колени, снова пекло под ложечкой, не впервые поднималась к горлу изжога, и поясница давно уже отзывалась на резкие движения сверлящей болью. Извечные стариковские недуги не давали забыть о себе. Если подумать, ничего уже не меняло то, что где-то лежала рукопись Архилоха, что новые отчаянные головы готовились перевернуть мир. Ворота Аида скрипели над самым ухом, и оставить после себя оказалось нечего.

Все рассыпалось. Да и было ли?

19. СТРЕЛЫ ЭТОГО ДНЯ

С горы Гаргетта открывался великолепный вид на Афины — город раскинулся, как красивая игрушка на столе великана. Отсюда, с высоты, не рассмотреть было отбросов и грязи, прохудившихся заборов и облупленных стен, уродства, злобы, нищеты и несправедливости. Можно было отдаться мечтам и представить, что их не существует вовсе. Но огромные бронзовые барельефы на крыше Дома Богинь Вихря назойливо лезли в глаза, как ком грязи на белой простыне, их прекрасно было видно и отсюда.

Эант смотрел не на них, а на море, усеянное плавно скользящими над голубой водой разноцветными парусами. Он все-таки раздобыл меч и то и дело касался его рукой, но рассматривать не решался — боялся, что Назер отберет.

— Красиво, правда? — спросил Назер, и кто-то кивнул. Вокруг стояли еще человек десять, опиравшихся на копья и топоры. — Куда ты смотришь, Эант? Ты вон туда посмотри — не берут его ни годы, ни бури…

На желтом песке чернел накренившийся на левый борт старый корабль, отсюда, с горы, расстояние, отделявшее его от воды, казалось ничтожным, он словно готов был сняться и поплыть, разворачивая испачканный кровью парус.

— Меня всегда интересовало, кто разнес ему борт, — сказал Назер. — Мидакрит, вы это сами сделали, верно?

— А кто же еще? — хмуро сказал Мидакрит. — Нужно было сразу разломать его на дрова.

— Ничего, успеем. Эант, отдай-ка меч Мидакриту, он ему привычнее.

Эант насупился, но Назер сам расстегнул перевязь:

— И нечего бычиться. Драться — дело нехитрое. Драться за умы — дело посложнее. И именно это именно тебе предстоит, так что не торопись лезть в свалку.

— Ага! — сказал кто-то. — Они готовы, Назер.

На окраине города, на фоне густой серебристо-зеленой листвы олив, посаженных вдоль дороги в Элевзис еще во времена царя Эгея, вспыхнул ослепительный солнечный зайчик. Погас, снова блеснул, и еще раз, и еще.

Назер отвинтил крышку цисты, осторожно вытащил стрелы. Наконечники налились багровым сиянием, казалось, они шевелятся — и люди отодвинулись.

Назер положил стрелу на тетиву. На его руках вздулись мышцы, он до предела натянул лук, помедлил, словно этот миг, проводивший борозду между прошлым и настоящим, борозду, которую невозможно уничтожить и никогда не забыть, имел свой вкус и запах, и его нужно было запомнить, вздохнув полной грудью. У Эанта замерло сердце в слабом ужасе, тишина была прозрачной и тяжелой.

То ли тетива выбросила стрелу в прохладный осенний воздух, то ли стрела сама рванулась вперед. Может быть, ей самой смертельно надоел за эти годы бронзовый сосуд, может быть, она на свой лад радовалась свежему воздуху и простору. Пронзительный свист вязнул в ушах, как попавшая при купании вода. Нестерпимо яркая алая искра, словно поджигающая в полете воздух, оставляла за собой огненную нить — казалось, ее увидят и слепые. Эта нить протянулась над дворцом и храмами, кварталами ремесленников и базарными площадями, садами и улицами, коснулась бронзовых гарпий, и крыша Дома Богинь Вихря провалилась внутрь, дымя и разваливаясь, взлетел столб желтого пламени, смешанного с черными клубами дыма, здание рассыпалось, как сложенный детворой из щепок домик. На улицах замелькали крохотные фигурки — люди бежали туда, где буйствовал огонь.

Назер наложил на тетиву вторую стрелу, и еще одна огненная нить протянулась над Афинами. Словно клок высушенного солнцем сена, вспыхнула казарма «гарпий» возле гончарных рядов. Теперь там и сям появлялись новые кучки людей, целеустремленно спешивших к заранее известной им цели, и предметы, которые они несли в руках, временами отбрасывали яркие блики — солнце играло на блестящих остриях мечей, топоров и копий.

— Давай! — азартно выкрикнул Эант. — Там еще казарма, у фонтана!

Назер, натянувший было лук, внезапно повернулся и выпустил стрелу совсем в другую сторону, в направлении моря. Ослепительно сверкавшая нить пролегла над песком, алая искра коснулась старого корабля. Померещилось или правда было — над пустынным берегом пронесся стон бессильной злобы. Столб дыма потянулся к небу.

— Вот так, — сказал Назер. — Клянусь огнем, в мире и так достаточно падали.

Он вновь стал похож на очень красивого веселого сатира, белые зубы сверкали из буйной бороды, глаза смеялись, и по-прежнему было ясно каждому смотревшему на него, что земля велика и могуча, что ее хмельные соки кипят животворящей силой, что ни угасания, ни смерти — нет.

— Малыш, я вижу на твоем лице выражение триумфатора, — сказал он. — Рано, ты уж поверь. Всего лишь три столба пламени. Нам еще столько предстоит сделать. Особенно тебе — твоим оружием будет слово. Пошли?

Он поправил меч и стал спускаться с горы, и за ним двинулись другие. Эант заторопился следом. Впервые он не обиделся, когда его назвали малышом.

1985

Примечания

1

Лемуры — в