Книга ФИЛИСТЕР (Один на троих) - Владимир Исаевич Круковер

Ну как спать, расслабиться. Как привык.

И немного помедитировать, разложить мысли в некоем порядке.

Итак, что мы имеем? Тело бывшего детдомовца и бывшего солдата, видевшего многие темные стороны человеческого муравейника. Могущего бить и убивать. Не слишком грамотного, далекого от культуры, эмоционально озлобленного и устойчивого.

Сознание эстета-ветеринара. Наверное хорошего, но не ставшего (или не захотевшего стать) врачом. Привыкшего к комфорту, удобствам, культурному досугу.

Мое сознание. Филистера, добившегося желаемого комфорта только после пятидесяти. Да и то не в России, а в Израиле. Несомненно человека творческого, не без способностей. Тоже познавшего темные стороны жизни. И получившего вместе с ветеринаром второй шанс! А у боксера шанс так и остался первым…

Так что же мы хотим?

Одна треть хочет развлекаться, благо деньги пока есть.

Две трети хотят спокойствия.

Это только в фантастических романах, где-нибудь на автор.ру (будет такой сайт), попаданцы в молодое тело сразу начинают думать о бабах; безостановочно петь чужие песни и цитировать чужие стихи; фонтанировать техническими идеями и перестраивать мир; советовать Сталину (Ивану Грозному, Александру Третьему, Брежневу, Берия, Публию Назону…), как правильно жить и всячески вмешиваться в современность. Забывая о том, что '…ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах'[1].

Впрочем о бабах я думаю. Особенно по утрам!

Ну и утро, которое началось как обычно — в четыре (не надо было ложиться раньше двенадцати) подтвердило: о бабах мое тело думает напряженно. В туалете, как и в ванной очередей не было, так что мое раннее вставание было полезным в условиях коммуналки. Правда на легкий шум мной создаваемый за какой-то дверью чертыхнулись недовольно. Туалет, несмотря на архаичность особых проблем не вызвал, за исключением двух факторов. Во-первых я не озаботился деревянной сидушкой (тут у каждого своя) и пришлось садиться прямо на фаянс унитаза. Во-вторых надо было заранее подкупить туалетной бумаги. Тут в ящичке торчали только листики порванной на куски газеты. «Известия», судя по заголовкам. Говорящие, не бесцветные, как в «Правде». Больше при тусклой лампочке под высоким потолком прочитать было невозможно.

Ну а в ванне пришлось зажигать колонку и ждать нагрева воды. И конечно я забыл купит мыло и зубную щетку. Коньяк купить не забыл, а вот щетку… Помылся так, без мыла. И, завернувшись в полотенце, прошествовал в свою квартиру.

Известие в туалетном ящичке напомнило мне о том, что в Москве никто моего нового адреса не знает.

Я уже знал, что с общего телефона в коридоре позвонить по межгороду нельзя — надо специально заказывать разговор на почте. И мне нужно было сообщить французской коллеге и главреду газеты о том, что я в Питере. (Никак не научусь называть город Ленинградом, но в этой реальности бренд Ленина раскручен до предела!). Почта вряд ли открывалась в шесть утра, так что я перекусил остатками вечерней трапезы и запил березовым соком. Вернее тем, что местная торговля выдавала за сок берез.

Я вырос в Сибири и знаю, что он похож по цвету на некачественный, мутный самогон. В то время как советский сок в банках был прозрачным с еле заметной желтизной. Натуральный сок имеет «свежий» вкус и легкий запах спиленного дерева, а магазинный — сладкий с кислинкой. Проще говоря, человек, хотя бы раз пивший настоящий березовый сок из трубочки, вставленной в ствол дерева, никогда не перепутает его с суррогатом, продаваемым в стеклянной таре.

Вероятнее всего, в банках было очень незначительное содержание натурального сока, вода, сахар и лимонная кислота. Яблочный тоже вызывал недоверие, зато томатный (успел попробовать) на голову превосходил тот, что я покупал в картонных пакетах в 2000 годах.

Вот так я промаялся до восьми, немного развлекшись диалогом с «тетей Зиной», которая не преминула сделать мне выговор за раннею побудку и влажные полы в ванной:

— Ты, милок, ежели с петухами встаешь, то потише по коридору вышагивай, да и полы за собой в ванной вытирай.

— Я вытер, тетя Зина.

— Какая я тебе тетя! Я для тебя Зинаида Федоровна. Племянник ещё нашелся! Плохо вытер. Я домашние тапочки намочила из-за тебя.

В комнату я её не пустил, разговор шел в коридоре у моих дверей. И я не сомневался, что слушают его все жильцы. Так что решил не обострять, хотя одна треть так и мечтала дать бабе леща по толстой заднице.

— Извините, Зинаида Федоровна, в следующий раз буду лучше вытирать.

На улице, выйдя на площадь, оглядев частых прохожих и редкие машины, не заметив среди них вожделенные такси. Почапал пешком, так как в местном транспорте ориентировался пока плохо. Дочапал до Исаакия, а там до Почтамта уже рядом.

Почему-то в сером, зимнем Ленинграде мне остро вспомнились записки Бунина из книги: «Окаянные дни», которую издали уже после отмены СССР.

' …Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

— Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Я спросил:

— Так что же делать?

— Делать? — сказал он. — Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету.[ 2]'

Конечно, из солдат на Невском был лишь я — один, но люди, спешащие по делам, в морозном и туманном воздухе производили жалкое впечатление. Давил контраст с 2020 годами. Как быстро мы привыкаем к ярким и свободным одеждам, наглой, но пышущей огнями рекламе, обилию таксистов и беззаботным толпам!

На главном почтамте, несмотря на раннее утро, уже были очереди. Отстояв, я послал две телеграммы: в гостиницу «Националь» француской гостье и на имя главреда 'Известий. Ну а потом перешел к междугородним телефонам и попытался дозвониться.