Книга Старообрядцы и евреи. Триста лет рядом - Григорий Владимирович Бондаренко

Морозовых); кроме того, до самой своей кончины он посылал Карловичу ежегодно по 500 рублей.

Спустя несколько лет Карлович попытался вернуться в Россию, но был вторично арестован, на этот раз уже на полгода, и освобожден с условием покинуть страну. После Манифеста 1905 года у него появилась официальная возможность вернуться, к тому же был снят запрет на его сочинения; Карлович переехал в Москву, где стал членом московской старообрядческой Тверской общины, напечатал еще несколько сочинений и в 1912 году скончался. К сожалению, его могила на Рогожском кладбище до наших дней не сохранилась.

Если отношение старообрядческих источников к Карловичу одобрительное, то представители синодальной церкви писали о нем как о своего рода старообрядческом Остапе Бендере (недаром Карлович, как и Великий комбинатор, был из семьи турецкоподданного). Так, по словам протоиерея Владимира Маркова, принадлежавшего к господствующей церкви, Карлович

трижды менял религию по корыстным расчетам: из еврейства перекрестился в раскол, из раскола принятый, конечно, вторым чином в православие и опять из православия принятый снова вторым чином в прежний раскол, к которому и принадлежит доселе, называя его старообрядчеством, «приемлющим священство».

Еще более критично о нем писал Н. Субботин, утверждавший, что Карлович одновременно работал и на «ваших и на наших», то есть на господствующую церковь и старообрядческую: «Истинный жид, в одно и то же время служащий расколу и предлагающий услуги для церкви и кому еще».

Кем же на деле являлся Карлович: неофитом, искренне перешедшим в старообрядчество как наиболее правильную христианскую конфессию, или ловким дельцом от религии, лавировавшим от одной веры и конфессии к другой? Сложно сказать. Возможно, в нем было немного и от первого, и от второго. Так или иначе, он запомнился нам как выдающийся ревнитель старообрядческой веры, пострадавший за свой жизненный выбор.

БОРЕЦ С ИНСТИТУТОМ БРАКА ФЕДОСЕЕВЕЦ ИСААК АЛЕКСАНДРОВ

Были известные выходцы из еврейской среды и среди беспоповцев. К примеру, Исаак Александров был духовным наставником в федосеевском женском ските на Волковской улице в Петербурге, на территории домов купца Киржакова. Это скит был известен в то время также как «Киржаковская дача»; он находился на месте современной промзоны на улице Коли Томчака, и до наших дней, вероятно, сохранилось одно из зданий скита (сейчас – дом номер 19). По некоторым данным, за свой выбор в пользу старообрядчества Александров некоторое время даже провел в тюрьме. Он был известен как борец с институтом брака среди федосеевцев и требовал, чтобы те оставляли своих жен как блудниц. До приезда в Северную столицу Александров проживал в селе Тосно, в расположенной там моленной Корчагиных, а также в Витебской губернии, где, по свидетельству источников, «настойчиво утверждал безбрачие». Исаак Александров, наряду с другими беспоповскими наставниками, участвовал в диспутах с единоверческим архимандритом Павлом Прусским (Ледневым), выходцем из федосеевского согласия. В беседах с Павлом Прусским Исаак Александров выступал активнее других наставников. К примеру, в защиту отсутствия видимого причастия среди беспоповцев он выдвинул интересный и оригинальный аргумент: «У нас причастия Святых Таин и нет, и есть, – нет видимого, но есть невидимое – именно желание причастия Святых Таин, и желание сие нам вменяется за причастие». Архимандрит зафиксировал это и многие другие парадоксальные высказывания Александрова, свидетельствующие о том, что тот был успешным полемистом, к мнению которого прислушивались многие современники – несмотря на его еврейское происхождение.

По информации представителей синодальной церкви, Александров был убит в Колпине при невыясненных обстоятельствах в 1880‐е годы. Сведения о нем передавались в местной общине из уст в уста еще в течение довольно длительного времени – вплоть до наших дней.

ЕВРЕЙСКИЙ И СТАРООБРЯДЧЕСКИЙ СЛЕД В БИОГРАФИИ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

О том, что в роду Владимира Набокова (1899–1977), автора знаменитой «Лолиты», были старообрядцы, известно не только из работ биографов, но и со слов самого писателя. Говоря о своей матери, Елене Ивановне Рукавишниковой, в книге «Другие берега» (1954) Набоков сообщает: «Среди отдаленных ее предков, сибирских Рукавишниковых (коих не должно смешивать с известными московскими купцами того же имени), были староверы, и звучало что-то твердо-сектантское в ее отталкивании от обрядов православной церкви. Евангелие она любила какой-то вдохновенной любовью, но в опоре догмы никак не нуждалась; страшная беззащитность души в вечности и отсутствие там своего угла просто не интересовали ее». Несколько иначе Набоков пишет о предках матери во второй главе окончательной английской версии воспоминаний «Память, говори» (Speak Memory, 1966): в английском варианте староверы не упоминаются – возможно, по той причине, что этот термин ничего бы не сказал досужему английскому читателю.

О предках матери Набокова и о связи их с Сибирью мы читаем в книге мемуаристки Татьяны Толычевой о прадеде Набокова Василии Никитиче Рукавишникове, золотопромышленнике, когда она описывает быт семьи после переезда в Москву:

Дела все-таки часто вызывали Василия Никитича в Сибирь, где он жил иногда безвыездно по нескольку месяцев. Раз ему пришлось оставаться там около года. Когда он вошел в дом, возвратившись, дети до того оробели, что не решались подойти к отцу: они не узнали его после долгой разлуки, тем более что он отрастил бороду.

Криптостарообрядец вернулся из родных мест? Возможно.

Кроме того, в том же биографическом очерке речь идет об особом отношении Рукавишниковых к обрядности и чтению Евангелия в их московском доме (после 1855 года):

В великолепном доме Василия Никитича стоят образницы с богатыми иконами, пред которыми теплятся неугасимые лампады; стоят аналои, на которых лежат Евангелие или святцы. Никто не принимается за утренний чай, не вкусив предварительно просфоры; от соблюдения строгого поста избавляет лишь болезнь; первого числа каждого месяца является священник и служит молебен с водосвятием; в день именин и рождения членов семейства также служат молебен на дому; прогул обедни в праздники – немыслим <…> Елена Кузьминишна (жена Василия Никитича. – Авт.) старалась положить религиозное чувство в основу воспитания своих сыновей. Утром и вечером она приходила в детскую, ставила их на колени