Книга Сны золотые - Сергей Темирбулатович Баймухаметов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ночлега. Нашел - и все прекрасно, никаких проблем. Даже о завтрашнем дне он не думает -
вот в чем дело.
Носороги
Мы привыкли во всем винить нынешних правителей и нынешние порядки. И иногда
забываем, откуда мы вышли. Об этом я думал, слушая детского психолога Стеллу Шармину.
К ее словам добавлю еще одно наблюдение: почти половина девочек-беспризорниц были, по
их рассказам, жертвами изнасилования в раннем возрасте. И, как правило, оставшегося
только их тайной. У нас ведь в этом смысле и закон, и общественная мораль шли рука об руку.
За «растрату социалистического имущества» расстреливали, за убийство человека давали
шесть-восемь лет, а уж насильники и вовсе отделывались символическими сроками. При этом
и следствие, и суд над ними сопровождались двусмысленными ухмылками милиционеров, прокуроров-судей и публики: не то сама дала, не то спровоцировала. Зато насильников чуть
ли не жалели: какой парень из-за сикилявки в тюрьму попадет!..
О страшном душевном потрясении, о насилии никто особенно не думал и не думает. У нас же
шкура толще, чем у носорогов. Мы до сих пор чуть ли не смеемся над западными
«глупостями» и процессами о сексуальных домогательствах: подумаешь, недотроги...
И потому напомню: нынешние мерзкие, грязные, подлые и способные на все привокзальные
и прочие беспризорники - наши дети. И если они - монстры, то в немалой степени потому, что
мы сами - уроды.
Возьмем лишь один пример, всем известный и незамечаемый. Мы привыкли к тому, что
милиционер подходит на улице или в метро к гражданину брюнетистой внешности и требует
показать документы. И если данный брюнет окажется жителем Ивановской или Тамбовской
области (о Дагестане или Осетии уже и речи нет!) и находится в Москве свыше трех суток без
регистрации, то о судьбе его я гадать не буду... Сие происходит при общепризнанной и
принятой в России Декларации прав человека, узаконенном праве свободного передвижения
и выбора места жительства...
А между тем у того же милиционера на глазах по вагонам метро бродят непонятного вида
женщины с подозрительно тихими, как бы одурманенными детьми, и выпрашивают деньги.
Тут бы и подойти к ним блюстителю порядка: кто такие, чей ребенок, почему он в таком
виде?.. Ведь на его глазах самым вопиющим образом нарушается закон. Закон об охране детства !
Но нет. Наш милиционер равнодушно скользит взглядом мимо. И, встрепенувшись, подходит к господину брюнетистой внешности...
И мы все это видим, и смотрим, смотрим... Свыклись, притерпелись, не замечаем, а может
быть, даже и одобряем?
Кто знает, кто знает...
Не понимаю
Как вы заметили, никто не комментирует исповеди. Мы ведем разговор в параллельных
плоскостях. Хотя об одном и том же.
Но здесь я не могу удержаться. И хочу высказать свое мнение не после исповеди, а до нее. Мне
это представляется важным.
Разумеется, я не мог привести эту четырнадцатилетнюю девочку к врачам, даже если бы
захотел. Но я рассказал о ней, обрисовал ее, как мог: крупную, здоровую, крепкую, смышленую. Никаких видимых отклонений. Колется всего полгода, нерегулярно. Правда, в
четырнадцать лет и этого может быть достаточно, но, повторяю, никаких видимых
отклонений.
И в то же время у меня было чувство, что я разговаривал с чудовищем. Во всех исповедях есть
четкая оценка среды, ее нравов, четкое осознание преступности, аморальности той жизни.
Если хотите, греховности.
Здесь же ничего этого и в помине нет. Даже близко.
Воры? Да не воры, а зарабатывают . Насильники? Так ведь это под винтом . Садисты? Ну
это она сама их разозлила ...
Не понимаю. Не понимаю. Или, может, в свои четырнадцать лет она еще не соображает, что к
чему?
Впрочем, судите сами.
СОН ДЕСЯТЫЙ
Галя Астахова, 14 лет, Москва
Мне было тринадцать лет, когда меня изнасиловал родной дядя. Ну мы с девчонками уже
покуривали, собирались вместе, выпивали. Домой поздно приходили, а иногда и не ночевали.
Вот один раз я пришла домой утром, он стал кричать на меня, разозлился сильно, что я дома
не ночевала, орать стал, бить, схватил и, говорит, сам не понял, как случилось. Мама на работе
была, она на почте, отец - на заводе. Потом отец избил его страшно, сам отсидел пятнадцать
суток, а его посадил в тюрьму.
В четырнадцать лет я познакомилась с одной взрослой компанией. Стояла, ловила такси, и
тут возле притормознула машина. Двое впереди, двое на заднем сиденье, и там еще одно
место было. Довезли меня до дома, взяли телефон. Я вообще больше люблю... мне и сейчас, и
всегда нравились взрослые мужчины до тридцати - тридцати пяти лет. Они как раз такие и
были.
Потом они позвонили, мы стали встречаться, они даже дома у меня были. Правда, потом мать
наорала на меня: «Нечего здесь блат-хату разводить!» Но сделать она ничего не могла, не в ее
власти. Одного из тех я полюбила, его Славиком зовут, ему двадцать семь лет. Стала бывать у
них. В Перове у них квартира трехкомнатная, блат-хата. Там все в коврах, специально для
кайфа оборудовано, чтобы с комфортом. Там ведь как вмажутся, все лежат с полотенцами на
глазах. Так лучше на коврах, чем на простом полу.
Когда я первый раз туда пришла, они как раз гонца посылали к барыге в Новогиреево за
кайфом. Я же ничего не знала, поинтересовалась. Ну дали попробовать, и мне сразу
понравилось. Это был винт, они все винтовые и других наркотиков не признают. Ну вы
знаете, что под винтом с девушкой можно делать все что угодно, она сама кого хочешь
изнасилует, если ее направить, возбудить, слова какие-нибудь сказать, погладить. Но меня
они не тронули. Там еще надо себя поставить, чтобы репутация была. Да, когда я укололась, это был не первый раз. Первый раз когда была, мы там просто напились. Ну и пошли со
Славиком в ванную потрахаться. Он потом в комнату пошел, а в ванную другой входит, за ним
- еще один. Я ему говорю: ты чего? А он: Славику дала, теперь мне дай. Я говорю: нет, дружок, такого не будет. Ну там базар начался, до драки дошло. Но с тех пор они меня
зауважали, не трогали. Я у них зовусь малышом. Даже имени нет, а так: «О, малыш!»
Стала я у них вроде маленькой хозяйки дома. Они с утра уходят на работу... они все игроки, наперсточники, еще там игры