Книга Не плачь - Наталья Николаевна Вишнякова

ахают: «Как время летит! Как время летит!» Ученые считают, это происходит из-за того, что дети постоянно что-то учат, воспринимают, узнают. А взрослые пользуются уже изученным материалом. И, видимо, тогда, на съемке, я всё время испытывал какие-то новые эмоции. Они, как стрелы, вбивались в мой мозг, но не по одной, а сразу пучком. И время для меня замедлилось, превратилось в часы. А это были всего лишь шесть минут двадцать четыре секунды.

Я решил особенно ничего не вырезать, оставить лайф, только немного выровнять цвет и наложить музыку пожестче. Вот если бы мы снимали с двух или с трех камер… Чтобы взять общий план с разных сторон и крупный план, сосредоточиться на эмоциях жертвы, раз уж Вэл просил особенно не заморачиваться на их собственных персонах… Да, можно было бы сделать настоящий жестяк. Но уж чем богаты…

В общем, через пару часов я выдохнул и закрыл тему, насколько ее можно было закрыть.

Так, ставим копироваться на флешку и идем обедать – отец сварил рассольник, это должно быть вкусно.

На лестничной клетке давно не раздавалось никаких лязгающих звуков. Наверное, соседи уже при интернете. Я ел, потом мыл посуду и всё это время обдумывал одну странную штуку. Сегодня на большой перемене я стоял с Вэлом и Шурком и говорил им:

– Надо было залезть на дерево и сверху снимать, как с крана! Как я раньше до этого не додумался… Вы бы хоть меня предупредили, показали сценарий…

– Ну, извини, – сонно отвечал Вэл. – Я думал, так будет лучше – чтобы ты, как военный корреспондент…

– Слушай, я смотрел хронику. Я вообще не понимаю, как они это снимали! То под танки ложились, то залезали куда-то. А получалось реально круто!

– Ну и чего? Это было семьдесят лет назад! Тебе с новыми технологиями вообще не о чем париться! И не парься! Снимай!

– А вдруг вам не понравится?

– Нам понравится, – мрачно сказал Вэл. – Нам уже нравится.

– А… – Я хотел прогнать еще одну тему, но меня перебили.

– Слышь, Вэл, – Шурок покосился на меня и продолжил, – мы в прошлый раз кой-чего забыли.

– Это чего? – Вэл прищурился.

Шурок ответил, произнося слова очень внятно и гораздо медленнее, чем обычно, – как если бы объяснял новую лексику на французском:

– Там же в сценарии был еще текст, помнишь? Типа «извините меня, я больше так не буду».

Вэл выругался и спросил:

– Ну и чего теперь? Заново всё переснимать? Он второй раз на это не поведется.

Я запаниковал:

– Как заново?! Вы чего?

Вэл сбавил обороты:

– Не подпишется, в смысле. Не сыграет. Вот.

– Вот и я о том же… – горестно согласился Шурок.

И Вэл снова принялся командовать:

– Но в этот раз чтоб текст все выучили! Никакой отсебятины! Никаких импровизаций!

И гордо посмотрел почему-то на меня.

Я поднял большой палец вверх – уважаю, режиссер.

О каких извинениях он говорил? И как он себе это представляет: дядечка встает, целый и невредимый, как в индийском кино, и начинает просить прощения направо и налево? Я даже фыркнул – выглядело бы это комично. Хорошо, что не по сценарию пошли.

Я продолжал мыть посуду и размышлять, но меня отвлек звонок в дверь.

На пороге стояла женщина из соседней квартиры – та, в вязаной шапочке. Сейчас на ней болталось что-то домашнее – мне в голову пришло смешное слово «капот».

– Простите, пожалуйста, – робко сказала она. – Вы нам не поможете… Я в этом ничего не понимаю, а сын… не выходит…

11

Соседку, оказывается, зовут Еленой Геннадьевной. И когда она что-то говорит, кажется, что она всё время оглядывается – оглядывается и втягивает голову в плечи, как напуганная болонка. К тому же она всё время сбивалась и начинала заново: мол, сын (кивок в сторону плотно закрытой двери) хорошо разбирается во всем этом (в компьютерах), но не может просто так взять и пойти в магазин (уже понятно почему), а если пойдет она сама, то она обязательно что-то напутает (не сомневаюсь), потому что ничего в этом не понимает, а сын… Примерно на третьем круге я ее остановил и пошел разбираться. Ну и, конечно, сразу всё понял: чел, который ставил им интернет, настроил роутер и выключил его. Видимо, Елена Геннадьевна не догадалась, что проводки надо соединить с определенными гнездами, – или попросту побоялась.

В общем, я ей всё соединил и отчалил в потоке благодарностей. Она даже попыталась одарить меня пирогом, но тут уж я наотрез отказался – и сам неплохо справляюсь. Еще не хватает, чтобы нам женщина готовила. Обойдемся без баб.

Сын ее так и не показался.

День визитов на этом не закончился. Вечером, когда монпэр уже был дома, в дверь снова позвонили. Кто-то пришел. «Неужели опять Татьяна?» – подумал я с тоскливым раздражением. Слышен был оживленный голос отца.

И вот он сам.

– Что же ты не сказал мне, что к нам сегодня девочка придет?

Какая еще девочка?

Я выскочил в коридор. Маринка. Ну, отлично. Ее только не хватает.

Отец щебетал:

– Мариночка, проходите! Сейчас будем чай пить! Владик, проводи Мариночку!

Я бы с удовольствием проводил Мариночку прямо на лестничную клетку. Но вместо этого повел ее пить чай.

Несколько лет к нам никто не заходил. Я вообще забыл, что у нас есть дверной звонок. И тут за неделю как будто распечатали тайный портал, и в него повалили посетители: Татьяна, соседка Елена Геннадьевна, теперь Маринка… Прямо дни открытых дверей в семействе Веревкиных!

Ладно, отсижусь, отмолчусь, Маринка сама всё поймет. Но не тут-то было. Монпэр порхал и щебетал, цвел и распространял вокруг себя атмосферу дружеского чаепития. Хотя для меня оно было скорее безумным.

– А чем вы увлекаетесь, Мариночка?

Что с отцом? Он растягивает губы в улыбке и переходит в уменьшительно-ласкательный режим.

Оказалось, Мариночка увлекается кино. (Кто бы сомневался!) А также спортом. А еще она очень любит историю с географией. И дома у нее две собаки – ризеншнауцер и шпиц. И аквариум с лягушками. С ума сойти! Никогда бы не подумал. Мне вообще одноклассники кажутся такими картонными фигурками: имя, фамилия, оценки – и всё. А у них, видите ли, собаки и лягушки, спорт и кино.

– Угощайтесь шарлоткой, Владик сам пек.

Я чуть не умер. Кто его за язык тянет! Посмотрел прямо Маринке в глаза – давай, смейся! А она ничего, ест и нахваливает. Мир сошел с ума.

От отца, казалось, нет никакого спасения.

И тут у него –