Книга Северные истории. Книга II. Потерянная жена - Глиссуар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаг, еще, еще один… Лед стонал под ногами. Только под ее. Она перестала чувствовать руку Ремгара на своем плече. Но продолжала ощущать гладкую полированную рукоять кинжала. Как быстро она успеет выхватить его? Доля секунды, если бы только не дитя… Она снова обернулась, потому что перестала слышать и чувствовать Ремгара рядом с собой и потому что не понимала, куда он велел ей идти и зачем. Дальше от фургона и лошади, назад по тракту… Она не видела нигде сторожки смотрителя и знала, что ее не может быть здесь, посередине тракта. Она посмотрела на своего мужа и позвала его по имени, ожидая, что он скажет ей, что дальше.
Ремгар стоял в дверях фургона, держась обеими руками за створки. Спиной к ней, опустив голову, покрытую капюшоном.
«Ремгар!»
«Я сказал тебе идти и не оборачиваться» — тяжело уронил он, пряча от нее лицо.
Теперь она видела снежную лошадь — та беспокойно перебирала копытами, встряхивала крупной головой и клацала острыми зубами хищника. Цепи натягивались ходили волнами от ее движений. Цепи целы, полозья не повреждены и лошадь в порядке и рвется продолжить путь.
«Зачем он сказал мне уходить?» — подумала она, хотя ветер, лед и тени уже сказали ей, зачем.
Потому что хотел ехать один. Потому что троих их не отпустят, но один может спастись, откупившись чем-то достаточно ценным. Она снова позвала, теперь уже криком, отчаянно.
«Нет нужды умирать всем, — сказал он без жалости и повернулся лицом к ней, совсем чужим, жестким и темным. — Мой подарок у тебя, ты знаешь, что делать с ним».
«Ремгар, возьми его! — взмолилась она, воздев руки, державшие дитя. — Оставь меня и драгоценности, но возьми сына!» Безнадежно взмолилась, понимая уже, что ничего не выйдет, даже если Ремгар сжалится над ними — не позволят те, другие. Они с Ремгаром могли бы спастись вдвоем, бросив младенца и золото — во всяком случае, так появился бы шанс. Ремгар тоже наверняка понимал это, но не сказал ей: «оставь ребенка». Она бы не согласилась… Но он и не предложил.
«Предатель! Он не хочет, чтобы мы спаслись… Он хочет уехать с моим приданым и бросить нас… С самого начала хотел. Предатель и презренный трус… Это не auterre, это никогда не было истинной страстью, лишь похотью и обманом — с самого начала. Трус и предатель не может быть моим мужем».
Его свадебный подарок — кинжал с гладкой костяной рукоятью, с простой резной змейкой на тыльнике — сам скользнул ей в ладонь. Она знала, что с ним делать! «Будь готова убить себя и своего ребенка, если придется». Пелена гнева застлала ей разум. Она не видела ничего перед собой, кроме лица Ремгара, его жестко сжатых обветренных губ, тяжело прищуренных глаз.
«Ты не мой муж! Забери свой подарок!»
Она метнула кинжал, метя ему в лицо, в его прищуренные, лгавшие ей глаза. Но что-то произошло — клинок дрогнул в воздухе или, раньше, дрогнула ее рука. Она промахнулась, и тонкое лезвие на палец вонзилось в твердое дерево дверцы фургона, застряв в нем. Ремгар усмехнулся. Потом медленно протянул руку и выдернул кинжал. Она ждала, что он вернет ей его, бросит под ноги или — так же как она — в ближайшее дерево.
«Как хочешь, — процедил он. — Тогда я забираю его назад».
И закрыл дверцы. Лед заскрипел под полозьями фургона.
«Будь ты проклят, Ремгар! Будь ты проклят, убийца!» — кричала она вслед.
Мертвая тишина подступала к ней сзади. Мертвая женщина оглянулась и бросилась бежать.
* * *
Она продолжала бежать, даже когда стихли позади окрики преследовавших ее. Одни не могут войти в лес, так же, как иные не могут его покинуть. За ней уже не гнался никто, но она торопилась, чтобы успеть к своему малышу. Она не помнила тропы до того места, где оставила сына, да и нет в этом лесу человеческих троп, но это было и не нужно. Ребенок тянул ее к себе так, будто все еще цеплялся пуповиной за ее чрево. Кровавые следы-змейки извивались меж ее следов, протягивались цепочкой узоров к маленькому могильному холмику.
Маленький, одинокий холмик из земли и грязного снега, посреди мертвого нечеловеческого леса. Ее сын был жив, когда она прикапывала его, он дышал и пищал, снежинки таяли, касаясь его красных, быстро покрывающихся холодовой корочкой щек. Она только слегка забросала его снегом, прикрыв сперва лапником и оставив открытым лицо, чтобы он мог дышать. Она затолкала ему в рот винную тряпочку, решив, что лучше, если он задохнется, поперхнувшись ею, чем выдаст себя писком. В коконе пеленок и овчинном покрывальце, укрытый от ветра, младенец не мог замерзнуть слишком быстро…
Она не собиралась бросать его там, никогда не собиралась — только спрятать, укрыть на время, пока ОНИ не перестанут преследовать ее. А после вернуться к нему. А потом вернулся бы ее муж — должен был, не мог не вернуться! — и забрал бы их обоих, ее и дитя…
Лейлис припала на колени возле холмика, принялась лихорадочно разгребать руками снег и комья мерзлой грязи. Ее сына там не было. Ни живого, ни мертвого. Ни костей, ни покрывала, никакого следа пребывания ребенка. Лейлис в панике и отчаянии шарила по снегу. Ничего, совсем ничего и никого…
— Что ты ищешь? Его там нет, — услышала она сзади свой собственный голос.
Она смотрела на себя же, стоящую на коленях в снегу у разрытой могилки, ищущую ребенка, который был в ее собственных руках.
А потом ткань пространства и времени порвалась, смешалась… и вернулась в норму. Лейлис вспомнила. Ее ребенок не мог быть жив, он умер в ее утробе до своего первого вдоха. Она не прятала его ни от кого, а захотела похоронить в земле, по собственным обычаям. Ее муж не бросал ее на тракте, она сама убежала от него в лес.
Она неделями бултыхалась в чужих душных воспоминаниях. Соблазненной девицы, брошенной жены, потерянной матери… Чужая несчастная жизнь, оборвавшаяся сотни лет назад.
Лейлис вся облилась холодным потом под несколькими слоями своих одежд. Мертвая женщина стояла позади нее, с ее ребенком на руках.
— К-кто ты? — с трудом сглотнув и не решаясь обернуться спросила леди Эстергар.
— Ты знаешь, — насмешливо фыркнула другая женщина.
Конечно, Лейлис знала. Она неделями и месяцами проживала чужую жизнь, но будто бы обрывками. Не знала имени той,
