Книга Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон

теоретический уклон, сохранившийся в обладавшей уже евангелием церкви, определил собой развитие христианского догматического богословия. Их отказ от понятия бога-спасителя в человеческом теле нашел свое выражение в позднейших спорах и формулировках, как, например, в четвертом евангелии; если окончательное учение о троице не было подлинно гностическим, то только потому, что гностики обнаружили больше интереса к тому, чтобы сделать свое учение правдоподобным, и никогда не стремились навсегда подчинить мысль явно противоречивой формуле.

Многие элементы гностицизма сохранились, вероятно, в манихействе, которое, хотя тоже было в достаточной мере догматичным, но не щеголяло такими положениями, как никейский символ веры, и всегда было бельмом на глазу у церкви. Даже амулеты их были очень распространены среди христиан, а почитание ангелов, начавшее процветать в IV веке среди католиков, тоже, по-видимому, было отражением их учения.

Наконец, современная церковь в некотором смысле смутно вернулась к гностической точке зрения на будущее царство. В то время, как «правоверные» христиане второго века верили, что душа мертвых отправляется в подземный мир, чтобы при наступлении тысячелетнего царства Христа восстать вместе с телом, гностики, рассматривая тысячелетнее царство, как грубое материалистическое понятие, считали, что душа после смерти возносится на небо. Это стало, по-видимому, господствующим представлением у современных протестантов, хотя люди теперь остерегаются делать формальные заявления на этот счет.

4. Маркионизм и монтанизм.

Кроме гностицизма, церковь во И веке подвергалась влиянию нескольких еретических или сектантских движений, концентрировавшихся в среде отдельных влиятельных учителей, в частности Маркиона Синопского и Монтана, ставших основателями чего-то вроде независимых церквей. Монтан, как и Манихей, являет черты мифического характера, и нельзя быть уверенным в историчности того и другого; маркионизм этой трудности не представляет.

Маркион — ученик Кердона, и деятельность его, так же, как и его учителя, относится к царствованию Антонина Пия. Он придерживался некоторых основных теорий гностиков, но отличался от них в общем тем, что он основывался исключительно на ветхом завете и абсолютно не был в оппозиции к иудаизму. По его учению, высший бог, Благо, создал Демиурга, творца вселенной, воплощение справедливости или законности, бога евреев; язычниками правит сатана, порождение материи, и лишь христианами правит благой бог, впервые открывшийся людям только во Христе. В этом смысле Маркион применил гностический принцип «противоположений» или «антитезис» в сочинении, носящем такое заглавие.

Его этика была, по-видимому, сектантской версией этики Бардесана, по определению которого добры те, кто делает добро даже дурным людям, справедливы--творящие добро только добрым, злы те, кто делает зло даже добрым. Маркиону, по-видимому, не приходило на ум, что помещая язычников вне сферы действия добра, он тем самым лишает всякого смысла признаваемый им самим принцип доброты и милосердия; но как раз в этом отношении он был менее всего еретиком, так как называвшие себя христианами все были согласны между собой в том, что спасение — удел одних христиан, а язычники осуждены на адские муки.

Что Маркион был фанатиком исключительной силы характера, доказывается теми обстоятельствами, что он, во-первых, поставил перед церковью проблему создания канона, так как он первый создал канон, исключив, согласно его объяснениям, из евангелий и Павловых посланий все еврейские документы и все еврейские интерполяции; во-вторых, он сумел создать отдельную организацию, просуществовавшую, с незначительными вариациями в доктрине, в течение многих веков рядом с «католической церковью»; даже еще в VIII веке мы находим ее следы.

Поднятые Маркионом споры в течение ряда поколений оказывали влияние на всю церковную литературу, и хотя ортодоксы считали для себя делом чести обвинять его в извращении не только веры, но и текстов, все же в конце концов установлено, что некоторые из его разночтений к третьему евангелию, на которых он особенно настаивал, являются действительно первоначальными. Но поскольку он упорно отстаивал аскетизм, вплоть до запрещения брака, ему естественно не удалось привлечь к себе массы, хотя именно под его влиянием в церкви, начиная от его времени, укрепились аскетические идеи.

Движение монтанизма, известного также под названием катафригианской ереси, представляется в двух видах; с одной стороны, это — секта, основанная сильной личностью, фанатиком, который испытывал какой-то особый внутренний свет и утверждал (или ему такое утверждение приписывали), что его вдохновлял возвещенный в евангелии Параклит (дух-утешитель); с другой стороны, то была общая реакция против церковного бюрократизма, нечто вроде квакерства эпохи реформации.

Монтанизм отстаивал все наиболее крайние тенденции ранней церкви--предсказание близости кончины мира, неприличие брака и деторождения в виду близкой катастрофы, умножение постов, абсолютное осуждение вторых браков, отказ от земных радостей вообще. Христос, — говорил Монтан, — отменил те уступки, какие были сделаны Моисеем, а через Монтана, как Параклита, он уничтожил и поблажки, данные Павлом. Иудаизм был детством истинной религии, эпоха евангелий — ее юностью, и только под властью святого духа она достигла зрелости (эта идея возродилась тысячу лет спустя в католической Европе). До Христа было царство жестокосердия, до Параклита было господство слабости плоти.

Особым штрихом в монтанизме — а он получил широкое распространение и увлек впоследствии Тертуллиана, одно время противившегося ему — было соучастие в деятельности основателя двух богатых знатных женщин, Максимиллы и Присциллы, поддерживавших движение своими пожертвованиями. Интересно отметить, что этот особый отпрыск аскетизма вырос как раз в Фригии — области, которая в языческой древности всегда была связана с чувственными и оргиастическими культами. По-видимому, век нравственной расслабленности естественно привел к нервной реакции. Во всяком случае, в аскетической полемике Тертуллиана, ставшего типичным монтанистом, чувствуется невроз.

Монтанизм, принято говорить, имел «все, кроме победы»; в то время победа действительно была для него невозможна. Победа монтанизма, лишив христизм всех привлекательных для народа черт, означала бы приостановление роста христизма и превращение его в осужденную на гибель только государственную церковь; но в деле укрепления христианства были замешаны слишком серьезные интересы, чтобы можно было позволить себе отказ от популярности религии в массах.

Движение монтанизма можно с некоторой вольностью сравнить с выделением в наше время более строгих групп из ставших более снисходительными сект методистов и кальвинистов: добровольный ригоризм всегда неизбежно будет в меньшинстве. Церковная община, категорически отказавшаяся оставить в своих рядах или вновь принять человека, совершившего большой грех или поколебавшегося во время гонений (при этом говорили, что такого грешника может спасти милосердие божие, но ему не должно быть прощено от людей), была заранее осуждена на то, чтобы оставаться на втором плане.

Но, призывая к идеалу святости, которого средний христианин не решался отклонить, монтанизм оказал сильное влияние на официальную церковь; особенное значение имели сочинения такого выдающегося полемиста, как Тертуллиан, упрекавший