Книга Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Ещё в воскресенье (в гостях у Каховских) я то и дело вспоминал о папиной повести-сказке (точнее, о её распечатанных главах). Но думал не о том экземпляре, с которого зачитывал папино произведение своим малолетним приятелям (его я хранил в ящике своего письменного стола). А о той (слегка испачканной синей копировальной бумагой) «копии», что ещё в субботу лежала в квартире Солнцевых в папке с отцовскими документами (я проверял). Потому что именно копию, а не «оригинал» повести я видел в руках Нины Терентьевой во время «приступа».
В том моём видении девятиклассница уснула не в спальне Солнцевых (уж эту комнату бы я точно узнал). Поэтому я терпеливо дожидался, когда отпечатанный под копирку «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства» переместится туда, где его перед смертью возьмёт в руки Терентьева. Виктор Солнцев утверждал, что у него есть лишь одна копия повести. Я не видел причины ему не верить. Потому не сомневался, что видел в руках Нины именно её: ту самую стопку серых листов, что хранилась в квартире Солнцевых. В понедельник третьего декабря я снова решил на неё взглянуть.
Вот только Виктор Егорович в этот день не спешил идти к Наде — до самого вечера он просидел, закрывшись в своей спальне и не реагируя на оккупировавшую его квартиру шумную ватагу детей. Уже перед тем, как отправляться домой, я заглянул к нему в комнату и увидел, что Виктор Солнцев завалил стол школьными тетрадями и своими старыми (ещё времён студенчества) записями. Он мелким почерком торопливо заполнял начерченные от руки таблицы. Я не спросил, чем именно Виктор Егорович занимался. Но попросил его показать мне копию глав повести.
— Хочу кое-что проверить, — сказал я. — Не выходит из головы интересная мысль. Боюсь, потеряю её, пока дойду домой и доберусь до оригинала.
— Ты заметил нелогичность в сюжете? — спросил Солнцев.
«Что может быть нелогичным в истории о группе юных советских пионеров, колдующих при помощи волшебных палочек?» — подумал я.
Но вслух сказал:
— Пока не уверен. Возможно. Хочу убедиться.
Папа поправил очки, решительно отодвинул в сторону рабочие записи. Выбрался из-за стола. В его исполнении этот процесс всегда выглядел неуклюже: папины длинные ноги под письменным столом едва помещались — доставать их оттуда (и ничего не сдвинуть и не опрокинуть при этом) было тем ещё квестом. В этот раз Виктор Солнцев всего лишь опрокинул стул. Но словно не заметил этого. Поспешно распахнул скрипучую дверцу и извлёк из шкафа папку с пока незавершённой повестью — вручил её мне. «На месте», — мысленно отметил я. Взвесил в руке уже немаленькую стопку бумаг.
На этом мой интерес к повести иссяк. Но я не показал этого. А тут же уселся на кровать, извлёк на свет чуть помятые листы со следами копировальной бумаги, принялся их торопливо перекладывать, словно отыскивал некое конкретное место в повествовании. Ещё и бормотал под нос бессвязные выражения — изображал бурную работу мысли. Виктор Егорович не вернулся к столу. Он с нескрываемым интересом следил за моим занятием. При этом, в защитном жесте отгородился от меня скрещенными на груди руками. Будто ждал реакцию мудрых критиков на новые главы повести.
Я уж хотел было заявить, что «ошибся», что «смысловые несостыковки сюжета мне привиделись». Как вдруг замер. Не положил на кровать очередной взятый из стопки лист (начало девятой главы). Невольно задержал на нём взгляд. Сличил внешний вид этой страницы с обликом предыдущей, уже уложенной на «перебранную» стопку из серых листов. Отметил явную разницу в качестве шрифтов. Оба были нечёткими копиями. Вот только буквы девятой главы казались «смазанными и размытыми» в большей степени, нежели в главе восьмой; и чем во всех остальных главах (я поспешно сверил качество печати на листах).
— Фигня какая-то, — пробормотал я.
Тыльной стороной ладони почесал нос.
Виктор Егорович услышал мои слова.
— Нашёл что-то? — спросил он.
— Не то, чтобы… Вот.
Я показал отцу девятую главу.
— Пытаюсь понять, почему она так сильно отличается от других, — сказал я. — Дядя Витя, смотрите какой расплывчатый на этих страницах шрифт. Почему так?
Виктор Солнцев вытянул шею, придержал за дужку очки. Чуть сдвинулся в сторону — убрал с кровати свою тень. И тоже потёр нос.
— Действительно, — сказал он. — Отличаются. На страницах этой главы чёткость букв заметно хуже, чем на всех остальных. Это глава явно от второй копии — не от первой.
Солнцев повёл плечом — его тень на покрывале повторила этот жест.
Я смотрел на зажатый в руке лист. Провёл языком по внезапно пересохшим губам. Почувствовал, как моё сердце тревожно сжалось и забилось чаще, будто я уже не сидел на кровати, а бежал.
— Похоже, эта копия не единственная, — сказал Виктор Егорович. — Девятая глава — точно вторая копия. Я и не знал, что она существует.
Он развёл руками и равнодушно добавил:
— Наверное, коллега, что перепечатывал мою рукопись, делал не два, а три экземпляра повести. Да… не наверное — наверняка! И один экземпляр каждой из глав он оставлял себе.
Глава 14
Мы проводили Вовчика — попрощались с рыжим на углу его дома. Дождались, когда за спиной мальчика закрылась дверь подъезда. Выдохнули клубы пара. И только сейчас заметили, что вечер понедельника пусть и холодный, но тихий. Доносившийся со стороны проезжей части шум почти не нарушал вечернюю тишину. Мы зашагали в обратную сторону. Поначалу молча. Пролетавшие вчера снежинки не растаяли. Сегодня к ним добавилась новая порция белых крошек. Ветер смёл снег ближе к бордюрам, лавкам и стволам деревьев (в некоторых местах собрал вполне приличные кучки — не стыдно было назвать их сугробами). Но мне казалось, что на земле лежали не снежинки, а тополиный пух. Мы с Каховской намеренно шли не по центру тротуара, а ближе к его краю: оставляли следы на пока ещё тонком снежном покрывале.
Отошли от дома Вовчика на полсотни шагов. И только тогда я удивил Зою тем, что сегодня не просто доведу её вечером до подъезда — поднимусь вместе с ней в квартиру Каховских. Сказал Зое, что хочу поговорить с Юрием Фёдоровичем («Срочно, не по телефону»). Заверил девочку, что «ничего не случилось». Объяснил: у меня появились идеи по поводу того, что и где случится с Ниной Терентьевой. Чем навлёк на себя град из вопросов. По пути домой Зоя выпытывала подробности моей «идеи». Она сыпала бесконечными «кто», «зачем», «где» и «почему». Не выпускала из руки (варежки Зоя не надела) мои пальцы, точно подозревала, что я сбегу. Но я не попытался «слинять». Отвечал девочке неохотно и коротко (часто — односложно). Потому что всё ещё прикидывал, о чём именно расскажу её отцу, подполковнику милиции.
В квартире Каховских нас встретил аромат выпечки, приправленный едва уловимым запахом табачного дыма (в присутствии жены Юрий Фёдорович курил исключительно на балконе). В гостиной бубнил телевизор: показывали программу «Время» (с выпуклого цветного экрана рассказывали советским гражданам о новых свершениях партии и правительства и сообщали о бедах, что обрушились на несчастных трудящихся, проживавших в капстранах). Из кухни доносились незнакомые женские голоса (звонкие, приятные и, как мне показалось, нетрезвые). А рядом со «своими» красными тапочками я увидел три пары новеньких финских зимних сапог. «Опять мамины подружки», — прокомментировала наличие в прихожей чужой обуви Зоя, поморщила нос. На пороге гостиной бесшумно появился Зоин отец (с непустым пузатым бокалом в руке).
— Доча? — сказал он.
Я отметил, что Каховский расхаживал по дому в своём обычном наряде (в трениках с лампасами, в уже не совсем белой тенниске с «адидасовским» логотипом и тапках со стоптанными задниками и потёртыми носами).
«Дядя Юра» заметил меня — притворно удивился, развёл руки (едва не расплескав содержимое бокала).
— О, как, — сказал Юрий Фёдорович.
И добавил:
— Неожиданно. Ночуешь сегодня у нас, зятёк?
— Здравствуйте, дядя Юра, — сказал я.
— Папа! — воскликнула Зоя.
Она нахмурилась, зыркнула на отца исподлобья. Девочка уже сняла куртку, но разуваться не спешила. Зоя взяла меня за руку (будто показала родителю, что я под её защитой).
— Ну а что такого? — сказал Каховский. — Когда-то и у меня была «просто школьная подруга» — твоя мама. И я к ней тоже захаживал в гости.
Он почесал затылок.
— Ну, а потом… — сказал Юрий Фёдорович. — М-да. Случится же это когда-то впервые. Вот только
