Книга Гений кривомыслия. Рене Декарт и французская словесность Великого Века - Сергей Владимирович Фокин

что это не помешает мне откровенно говорить ей о моих впечатлениях; и если они не будут ей приятны, чего я не думаю, я, по крайней мере, буду доволен тем, что я выполню свой долг и что это даст мне возможность тем быстрее вернуться к своему одиночеству, без которого мне трудно продвигаться вперед в поисках истины; а именно в этом и заключается главное благо в моей жизни184.

Итак, дерзновенно приняв не менее дерзкое приглашение королевы, философ был готов скрестить шпаги с тем типом учености, который воплощало большинство приглашенных Кристиной ученых: речь идет о ренессансном гуманизме, основанном на классической филологии, изучении древних языков, чтении античных авторов. Этому идеалу классического образования, основанному, как мы помним, на педагогике, классической филологии и аристотелевской философии, Декарт намеревался противопоставить новую философию, движимую сомнением во всяком мнении и стремлением к утверждению универсальной силы человеческого разума. Собственно говоря, это было начало схватки чистого разума и чистой власти.

Истребовав себе в учителя философа с европейским именем, своенравная королева в дальнейшем не особенно баловала наставника вниманием, посвящая львиную долю своего времени куда более важным государственным делам: за первые три месяца пребывания Декарта в Стокгольме Кристина приняла Декарта четыре-пять раз, так что регулярные занятия философией начались лишь в январе 1650 года. Неизвестно в точности, сколько всего уроков мудрости сумел преподать философ королеве, но не прошло и четырех месяцев с момента его прибытия в Швецию, как ранним утром одного из первых февральских дней Декарт не смог подняться с постели, стал жаловаться на озноб и боли в голове и животе, выпил полстакана горячей водки и забылся. Ровно через неделю, в течение которой больной метался то в ознобе, то в горячке, то в лихорадке, то в бреду, упорно настаивая в несвязных словах на том, чтобы к нему не подпускали врачей, Декарт пришел было в себя, но лишь для того, чтобы умереть через два дня в ясном сознании. При кончине присутствовали посол Франции Шаню, в доме которого остановился философ, чада и домочадцы дипломата, секретари посольства, немец-камердинер Генрих Шлютер, с недавних пор прислуживавший Декарту, и католический священник Франсуа Вьоге, отказавшийся, правда, в последний момент соборовать философа, сославшись на отсутствие елея, что, в общем, было вполне правдоподобно в условиях лютеранской Швеции, где действовал строгий запрет на отправление католических таинств.

По всей видимости, мыслитель не смог вынести тягостей придворной жизни, а главное – не сумел пережить невероятных морозов, что обрушились на Стокгольм зимой 1650 года, ведь он как ничто другое ценил уединение, покой и волю, равно как тепло хорошо натопленной спальни, где по своему обыкновению нежился до полудня, не вставая с постели. Словом, Вольтер был недалек от истины, когда не без иронии заметил в «Философских письмах» (1733), что Декарт «…скончался в Стокгольме преждевременной смертью, вызванной дурным режимом, среди нескольких ученых мужей, которые были ему врагами, на руках врача, который его ненавидел»185. Под дурным режимом знаменитый насмешник имел в виду прежде всего драконовское расписание занятий философией, которое установила для наставника королева: строго говоря, повелев, чтобы занятия начинались в дворцовой библиотеке в пять часов утра, когда ученица, вставая часом раньше, была свободна от государственных забот и прочих помыслов, Кристина столь радикально поломала образ жизни и течение мыслей Декарта, что могла невольно свести его в могилу. Враждебность приглашенных к шведскому двору ученых мужей в отношении французского философа-католика могла быть продиктована не только интеллектуальной ревностью, спровоцированной особенным благоволением королевы к Декарту, но и различием вероисповеданий: большинство придворных составляли ортодоксальные лютеране. Во главе антикартезианской партии в Стокгольме стоял доктор медицины Иоганн Ван Вюллен, который еще в бытность свою в Голландии успел зарекомендовать себя отъявленным противником нового философского учения, успешно завоевывавшего умы современников. По злой иронии судьбы именно Ван Вюллену пришлось по просьбе Кристины наблюдать больного Декарта; согласно известной биографической легенде, философ, терзаемый горячкой, будто бы бросил в лицо врачу, настаивавшему на кровопускании, считавшемся тогда панацеей от всех болезней: «Господа! Пощадите французскую кровь!»

Не исключено также, что само моральное учение автора трактата «Страсти души» пришлось не по сердцу прихотливой властительнице, ибо уже в январе в письмах философа появились нотки разочарования и стремления покинуть Стокгольм. Во всяком случае, в Париже, при дворе Анны Австрийской, сложилось мнение, что Декарт ушел из жизни из‐за капризов шведской королевы. Мадам де Моттевиль, фрейлина Анны Австрийской, оставила в своих мемуарах характерный пассаж:

Королева Кристина вместо того, чтобы вести себя так, чтобы мужчины умирали от любви, способствовала тому, чтобы они умирали от стыда и разочарования, и, как говорили в то время, стала причиной того, что великий философ Декарт скончался именно потому, что она не одобрила его манеры философствовать186.

Впрочем, согласно канонической версии, выстроенной по мемуарным и эпистолярным свидетельствам вышеупомянутых очевидцев, причиной смерти стала элементарная пневмония, от которой посол Шаню оправился за день до того, как слег философ: впервые такая версия была публично представлена в биографии А. Байе «Жизнь господина Декарта».

Так или иначе, но в этом этюде нам хотелось бы представить и прокомментировать некоторые важные эпистолярные документы, касающиеся последнего странствия Декарта, а главное – попытаться реконструировать значение и смысл его загадочных отношений с королевой Кристиной, которые, приняв поначалу форму своеобразного «эпистолярного романа», могут рассматриваться как один из вариантов диалога философа и государя, закончившегося, в полном соответствии с исторической традицией, радикальным расхождением философии и власти. Вместе с тем следовало бы, не ограничиваясь традиционной формулой схождения и расхождения мыслителя и политика, взглянуть на встречу-невстречу Декарта и Кристины как на скрещение не только двух индивидуальных интеллектуальных маршрутов и человеческих судеб, но и отдельных генеральных линий литературной и философской жизни XVII века, которых мы так или иначе касались в предыдущих этюдах: речь идет о галантности и прециозности, либертинаже и педантизме, философском образовании и женской учености, маскулинности и фемининности. В конечном итоге нам важно понять, каковы могли быть те основания, в силу которых Декарт, всю жизнь бежавший всяких властных искушений, столь безрассудно поддался чарам «северной Минервы» и согласился принять роль придворного философа, хотя все в его существовании, равно как в его философии, противоречило такому выбору.

Предваряя последующее изложение, выдвинем несколько соображений, которые послужат путеводными нитями в этом этюде: во-первых, мы исходим из того, что в отношениях Декарта и Кристины доминировала не столько рациональная в целом структура «философ» и «государь», сколько своего рода конфронтация двух маний: помрачение чистого разума, во всемогуществе