Книга Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг

выразиться, выполняю обещание, о котором на протяжении многих лет боялся вспоминать. Меня смущали сложность самой проблемы и ее освещения; слишком велика казалась интеллектуальная ответственность, без которой нельзя подходить к рассмотрению подобной темы; а моя научная подготовка внушала мне самому немалые сомнения. Но я все-таки преодолел собственные опасения и наконец-то взялся за решение поставленной задачи – потому что, прежде всего, за минувшие несколько десятилетий мои познания в синхронистичности значительно возросли, а исследования истории символов, в особенности символа рыбы, позволили намного глубже погрузиться в данную тематику; вдобавок я в последние двадцать лет в других своих работах неоднократно намекал на явление синхронистичности, не углубляясь в его обсуждение. Мне хотелось бы покончить с этим неудовлетворительным состоянием дел и попытаться связно изложить все свои размышления по данному поводу. Надеюсь, что меня не заподозрят в излишней самонадеянности, если я попрошу от читателя большего, чем обычно, внимания и открытости ума. Во-первых, читателю предстоит путешествие по темным, опасным и огороженным предубеждениями пространствам человеческого опыта; во‐вторых, его ждет неизбежное столкновение с интеллектуальными трудностями, ведь рассмотрение и прояснение столь абстрактного предмета не может не вызывать затруднений. Уже после прочтения первых страниц всякому станет ясно, что не может быть и речи о полном описании и объяснении такого сложного явления; этот текст – не более чем попытка осветить проблему таким образом, чтобы выявить некоторые ее составляющие и бросить взгляд на ту чрезвычайно загадочную область, что обладает величайшей философской значимостью. Будучи психиатром и психотерапевтом, я нередко наблюдал феномен, который будет обсуждаться, и вполне убедился в том, сколь много эти внутренние ощущения значат для моих пациентов. В большинстве случаев это были ощущения того разряда, о которых люди предпочитают не говорить из опасения подвергнуться насмешкам глупцов. Меня, признаться, изумило, когда я осознал, как много людей испытывают ощущения подобного рода и как строго они оберегают свою тайну. Словом, мой интерес к этой теме опирается как на научные основания, так и на простую человеческую любознательность.

В ходе работы мне очень пригодилась помощь моих друзей и коллег, имена которых я упоминаю в тексте. Особую благодарность я хотел бы выразить доктору Л. Фрей-Рон [82] за содействие в обработке астрологического материала.

К. Г. Юнг Август, 1950 г.

А. Экспозиция

Открытия современной физики, как нам известно, значительно изменили нашу научную картину мира: они разрушили незыблемые основания законов природы и сделали последние относительными. Законы природы суть статистические истины, и это утверждение означает, что они полностью подтверждаются, лишь когда мы имеем дело с макрофизическими величинами. В области же предельно малых величин предсказуемость, если она вообще возможна, становится шаткой, поскольку предельно малые величины больше не ведут себя в соответствии с известными законами природы.

В основании нашего представления о законах природы лежит философский принцип каузальности. Но если связь между причиной и следствием оказывается сугубо статистической и лишь относительно истинной, то каузальный принцип только относительно пригоден для объяснения природных процессов, а потому следует предполагать существование одного или нескольких других факторов, необходимых для объяснения. Можно даже сказать, что связь между событиями при определенных обстоятельствах носит характер, отличный от каузального, и требует иных принципов объяснения.

В макрофизическом мире, разумеется, тщетно искать беспричинные события просто в силу того, что мы не в состоянии вообразить события, связанные между собой какой-то не причинно-следственной связью и не подлежащие причинно-следственному объяснению. Но отсюда вовсе не следует, что подобных событий не случается. Их существование – по крайней мере, возможность существования – логически вытекает из предпосылки статистической истины.

Экспериментальный метод исследования направлен на выявление регулярных событий, способных повторяться. Соответственно, уникальные или редкие события во внимание не принимаются. Более того, эксперимент навязывает природе ограничивающие условия, ведь его задача состоит в том, чтобы принудить природу к ответам на вопросы, поставленные человеком. Поэтому каждый ответ природы в большей или меньшей степени обусловливается заданным вопросом, и в результате мы всегда получаем некий промежуточный вариант (mischprodukt). Так называемый «научный взгляд на мир», который опирается на этот факт, вряд ли может быть чем-то большим, чем узким, психологически предубежденным взглядом, который упускает из вида разнообразные и нисколько не второстепенные факторы, не поддающиеся статистической методике. При этом, уделяя внимание уникальным или редким событиям, мы как будто попадаем в зависимость от не менее «уникальных» индивидуальных описаний. Вследствие этого у нас стихийно накапливается собрание «диковинок», как в старинных музеях естественной истории, где располагались рядом с окаменелостями и анатомическими монстрами в колбах рог единорога, человекоподобный корень мандрагоры и чучело русалки (meerfraulein). Описательные науки, прежде всего биология в самом широком толковании, хорошо изучили такие вот «уникальные» образцы, и для них достаточно единственного экземпляра какого-либо организма, сколь бы поразительным тот ни был, чтобы подтвердить существование данного организма. Во всяком случае, многочисленные наблюдатели могут увериться в существовании подобных организмов, положившись на собственное зрение. Но когда сталкиваешься с эфемерными событиями, не оставляющими никаких зримых следов, если не считать фрагментарных людских воспоминаний, то единичного свидетельства (или даже нескольких свидетельств) уже недостаточно для того, чтобы обеспечить заведомую достоверность уникального события. Тут сразу вспоминается печально известная сомнительность показаний очевидцев. В таких обстоятельствах нужно в первую очередь определить, является ли уникальное – будто бы – событие по-настоящему уникальным для нашего накопленного опыта; или же сходные или похожие события случались где-либо еще. С психологической точки зрения здесь важнейшую роль играет consensus omnium [83], пусть эмпирически это согласие выглядит довольно сомнительным доводом, поскольку лишь в исключительных случаях consensus omnium и вправду оказывается полезным при установлении фактов. Эмпирик не оставляет такое согласие без внимания, но не станет чрезмерно на него полагаться. Подлинно уникальные и эфемерные события, существование которых мы не в силах ни доказать, ни опровергнуть, не могут быть предметом изучения эмпирической науки; редкие же события вполне возможно изучать – при наличии достаточного количества достоверных индивидуальных свидетельств. Так называемая потенция подобных событий не имеет ни малейшего значения, потому что критерий возможного в каждую эпоху выводится из рационалистических допущений этой эпохи. Нет и не может быть «абсолютных» законов природы, к авторитету которых стоило бы взывать, защищая собственные предубеждения. Пожалуй, возможно только настаивать на том, чтобы нам предоставили максимально доступное количество индивидуальных наблюдений. Если это количество, рассмотренное статистически, оказывается в пределах ожидаемой случайности, тогда перед нами статистическое доказательство вмешательства случая; но это не значит, что нам предоставлено какое-либо объяснение. Мы только отмечаем исключение из правила. Например, когда количество симптомов, указывающих на комплекс, опускается ниже вероятного числа