Книга Полубоги - Джеймс Стивенс

представляешь, — ты член общества и живешь этим; ты член моей семьи и живешь этим.

Она обратила к нему лицо, но не глаза.

— Я ничего у тебя не прошу, — произнесла она, — и принимаю как можно меньше.

Он сжал руку на столе, но, когда заговорил, голос у него был ровный:

— В этом отчасти состоит моя к тебе претензия. Жизнь — она в том, чтобы давать и брать, никак не взвешивая дары. Ты же не делаешь ни того, ни другого, однако обстоятельства твои таковы, что мы вынуждены приспосабливаться, хотим того или нет. Я человек обстоятельный, — продолжил он, — возможно, тебе это докучает, но я не могу жить в сомнениях. Если происходит что-то, способное помешать или помочь моему сознанию, оно должно быть мне известно. Таков закон моего существа, мое древнее наследие, и я над ним не властен.

— Я тоже, — холодно произнесла она, — наследница веков и должна исполнять завещанное мне, нравится мне оно или нет.

— Я люблю тебя, — сказал мужчина, — и много раз это доказал. Я не демонстративен, и меня смущает такая манера беседовать. Может, смущение в речи ответственно за большее, нежели заметно любому из нас в мире, падком на речи и жесты, но я произношу это слово со всей искренностью — с серьезностью даже, возможно, — какую ты находишь отталкивающей. Будь по крайней мере честна со мной, пусть и жестока. Не могу жить в полузнании, какое есть ревность. Она рвет мне сердце. Я становлюсь непригоден для мысли, для жизни, для сна, даже для смерти. Я обязан знать — иначе я безумец и более не человек, дикий зверь, что загрызет себя, отчаянно боясь ранить врага.

Язык женщины стремительной красной вспышкой мелькнул по бледным губам.

— Тебе есть что мне сказать? — спросил он.

Ответа не последовало.

Он не отступался:

— Правдивы ли утверждения в письме твоей матери?

— В письме моей матери! — произнесла она.

— Есть ли поводы у моей ревности? — выдохнул он. Ее ответ тоже был не более чем выдохом.

— Я тебе ничего не скажу, — сказала она.

И вновь задремало, зажужжало между ними молчание, и вновь удалились они в тайные места своих душ, где высасывало из них силу, покуда не впадали они в ступор. Женщина томно встала со стула, и миг спустя встал и мужчина.

Молвила она:

— Я уеду утром. — Далее пробормотала: — Ты дашь мне повидаться с мальчиком.

— Если узнаю, — произнес он, — что ты разговаривала с мальчиком, я убью тебя — и мальчика убью.

На этом женщина удалилась, и шаги ее легонько постукивали по коридору. Мужчина погасил свет в желтых шарах и вышел за дверь; заглохли и его шаги во тьме — но в другой стороне.

* * *

Мак Канн встал.

— Ей-же-ей! — проговорил он, выпрямляя затекшие ноги.

Окружали его великая тьма и великое безмолвие, а дух в этой комнате был противнее любого, какой доводилось Патси вдыхать. Впрочем, выдержка у него была медвежья и своему делу он был решительно привержен, а потому чужой непокой мог потревожить его лишь на миг, И все же комната ему не нравилась, и он поспешил покинуть ее.

Поднял мешки, осторожно шагнул к окну, перебросил их за подоконник. Затем выбрался сам и подобрал добычу.

Через пять минут уже был он снова на дороге. По ней преодолел, словно громадный кот, несколько ярдов, пока не оставил сторожку привратника изрядно позади; а затем с мешками на плечах перешел на стремительный шаг, которого предстояло держаться часа три.

Глава XXXIV

Мэри проснулась рано.

Утро стояло серое, небо — плоское и литое, лишь там и сям тонкие борозды размечали его сжатые от урожая поля.

Подняла Мэри голову и поглядела на отцово место, но его там не было: мешки валялись скомканные на земле.

На земле растянулась рослая фигура Финана, прямая как жердь. Келтия слегка изогнулся, одну руку заложил за голову. Арт свернулся клубочком, руками обнял колени, мешковину с себя сбросил. Айлин Ни Кули лежала на животе, волосы жухлой травой разметались по сторонам.

Мэри легла, ибо слишком рано еще было вставать, но тут ее навестила мысль, и Мэри встала вновь. Подумалось ей, что, может, отец тихонько вернулся среди ночи да забрал с собой осла и повозку, и от этой мысли грудь ее наполнилась страхом.

Сбегала она по дороге и увидела повозку оглоблями кверху, а еще чуть дальше на боку лежал осел.

Вернулась на цыпочках, счастливо улыбаясь про себя, бесконечно осторожно укрыла Арта и сама устроилась поспать. Лагерь не будила, ибо желала предоставить отцу как можно больше времени вернуться незамеченным.

А пока спала Мэри, небо распустило паруса: исполинские галеоны облаков отправились в плавание на запад, и так, флотилия за флотилией, освободили забитые гавани. Черные облачные громады покатились по небу — росли они вместе, соприкасались и разлетались врозь, ускользали в грузной спешке, словно по стремнинам рвется армада, сонно наполняя шумные паруса, стройные рангоуты повернуты к бризу; вахтенные на своих постах, кранцы еще не убраны с качающихся бортов; суда едва ль не касаются друг друга; моряки кричат, тяжко налегая на дубовые багры, и вновь налегают, и великие корабельные носы движутся прочь, воды кипят между ними, и громогласные прощанья призрачно поют волнам.

И вот уже небо сделалось ярким морем, усеянным островами; они таяли и крошились и уплывали прочь, более не острова, но многие перья, хлопья и дымчатые гирлянды, торопливо бегущие, ибо солнце воздвигло на небеса свое спокойное око, уставилось вдаль и вниз на серые просторы, и пред взглядом его туманы сбились в стаю и скрылись с милою спешкой; темные дали сделались белы, темно-синие шири стали голубыми, земля и небо засверкали и засветились в лучезарном солнце.

* * *

Лагерь проснулся раньше Мэри, и вновь возник вопрос, куда подевался ее отец.

— Скоро вернется, — ответила Мэри. — Должно быть, подался по дороге — глянуть, не найдется ль нам чего поесть. — Она тянула с приготовлением завтрака до последней возможности. Ради этого пролила кипяток из котелка — и опрокинула жаровню, когда вода вскипела вторично.

Уже собрались усесться за трапезу, как появился Мак Канн, и Мэри придерживала завтрак, пока не дошел отец к ним — шапка на затылке, на лице счастливейшая улыбка, а в руке газетный сверток.

Мэри быстро глянула на него со значением.

— Удалось ли тебе добыть нам что-нибудь поесть? — спросила она — и тут изумилась.

— Удалось, — ответил он и вручил ей объемистый сверток.

Она воспользовалась этой