Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

шестом. Церкви не увидел. Не стал задерживаться. Позже вспомнил про это место: и река была, и слог «псе» в названии. Вернулся сюда в августе сорок девятого. Догадался расспросить местных жителей: снесло церковь снарядом.

Снесло… На ее фундаменте «Заготзерно» построило амбар, крайне нужный городскому хозяйству. Позже его передали «Союзохоте». Не пощадила война и дом старухи, послуживший местом встречи с адвентистом. Часть этой улицы и пустырь со скалой, где якобы Онисим закопал клад, были отведены под дровяной склад, заставленный штабелями дров, разобрать которые Онисим у было не под силу.

13

Дни неожиданно стали сухими. По утрам из-за гор выплывало солнце, и тогда тепло растекалось, как круги по воде. Засветлела земля. Не бросались в глаза желтизной листья, еще крепкие, сочные, лишь с тыльной стороны кажущиеся более матовыми, чем обычно. Полдень настырно шибал мятой и свежим сеном, собранным в невысокие нежного цвета стога. Крыши на четырех опорах прикрывали стога точно зонтики. По опорам — кривоватым неструганым столбам — ползали улитки, оставляя за собой серебристые следы.

Птицы следов не оставляли. Стаи шли так высоко, что, наверное, вершины гор казались им не больше, чем камни под ногами. Слышалось курлыканье, крики, шум от взмаха крыльев.

Я работал на складе грузчиком. Мои нехитрые обязанности заключались в том, чтобы уложить нужное количество кубометров дров в телегу. За кубометры отвечал заведующий складом, определявший их на глазок. Он же давал указания о сорте дров, решал как бог на душу положит, кому отгрузить каштан, кому паршивую осину, кому благородный дуб.

Онисима отрядили в извозчики вместо вывихнувшего руку Демида Сапрыкина. Онисим ездил на Крикуне — молчаливом старом мерине, до того похожем на Онисима, что сердобольные старушки, пришедшие за дровами, иногда вздрагивали, увидев Онисима с Крикуном, отворачивались и быстро крестились.

— Да вы никак родственники, — сказал однажды дед Антон, хихикнув тонко, словно маленький ребенок.

— Не стану спорить, — задумчиво глядя мимо деда, ответил Онисим. — Казалось мне, и не раз, что, прежде чем родиться человеком, жил я лошадью.

— Мерином, — подсказал я.

Онисим проглотил слюну, ответил покорно:

— Может, и мерином.

Развозя заказчикам дрова, Онисим, не в пример мне, имел приработок. Наличие телеги и мерина как бы выводило Онисима из разряда простых смертных, требовало особого уважения в конкретной форме — трех или пяти рублях.

Поскольку все вечерние разговоры Онисима сводились к многословным рассуждениям о пользе еды, о вкусовых качествах различных блюд, у меня по ночам ныл желудок и снилась жареная баранина на вертеле.

Дед Антон в ответ на болтовню Онисима простодушно повторял:

— Усе ел… Усе ел…

Я однажды не вытерпел, взорвался:

— Гад же ты, Онисим! Полную пазуху мятых трешек носишь, а картошку в мундирах только и жрешь. Накормил бы нас с дедом вкуснятиной хоть один раз!

— Накормлю, накормлю… Ты мне только место заветное быстрее ослобони.

С «заветным местом» были свои сложности. Во-первых, склад был полон дров. Во-вторых, «заветное место» находилось на самом краю южной части склада, и в начале нашего пребывания туда нельзя было даже проехать. В-третьих, на «заветном месте» лежали хорошие дубовые дрова, которыми заведующий безгранично дорожил и которые, конечно же, не могли быть отправлены кому попало.

Нужно было ждать солидного получателя, способного просто, а точнее, покровительственно сказать заведующему:

— Ты мне, дружок, подбрось вон тех, дубовых.

А пока, в ожидании такого часа, я нетерпеливо, без передыха грузил на подводы «винегрет» — так называли у нас разносортный лес, освобождая постепенно проезд к штабелям из дуба. Онисим видел мое усердие, кхехекал одобрительно, потирал ладони. Однажды в воскресенье принес с базара мяса и корзину разной другой жратвы. Сказал:

— Зажигай примус. Я вам ныне телячий перкет[4] приготовлю. Это очень вкусная и очень полезная еда, особенно если компания не только мужская, но и женская.

Для начала Онисим взял кастрюлю и растопил в ней смалец. Без жадности смальца положил, что на старца было совсем непохоже. В смалец бросил мелко нарезанный лук. Подождал, пока тот не зарумянился, и отвалил в кастрюлю красного перца — сладкого, порезанного мелко. Мясо тоже порезал кусочками со спичечные коробки. Сказал:

— Галушки варить надо. К перкету галушки самый необходимый гарнир.

— Отравит нас этот повар, дед Антон, — прошептал я.

— Не хай, не хай! — втягивая носом запахи, радостно ответил дед.

…Потом мы все лежали в теплой комнате, сытые, довольные. Хвалили Онисима, допытывались, откуда у него такие сведения про хорошую еду. Онисим пыхтел, кряхтел, но все-таки сознался:

— Была у меня до войны в молодости женщина…

— Жана, што ль? — спросил дед Антон.

— Жена, — нехотя, словно отмахиваясь от мухи, согласился Онисим. — Так была она по национальности мадьярка и склонность душевную имела к приготовлению вкусной пищи.

— Где же она теперь? — поинтересовался я.

— Разошлись путя наши. Разошлись…

Дед Антон пел:

Раным-рано на заре

Стоят кони на дворе…

14

Отцу я написал в Краснодар, что уехал с Онисимом посмотреть Северный Кавказ, а заодно помочь людям «восстановить разрушенное войной хозяйство».

Ответ пришел без задержки. Отец писал, что «благополучно поправляеца». Даже он одобрял мою мысль — помочь людям восстановить хозяйство, но замечал, что «у городе нашем много разного восстанавливать требуеца а главное кот Маркиз совсем одичает или Глухой прибьет кота на тот свет но я приеду если прознаю хату Глухого запалю». Как обычно, знаки препинания отец игнорировал.

Послал я письмо и матери. Чтобы она не расстроилась, наврал маленько. Увидит штамп незнакомого почтового отделения и, само собой разумеется, бросится в панику. Я такое объяснение придумал: дескать, командировал меня завод на уборку урожая, пробуду здесь около месяца, поэтому обратного адреса не пишу…

О матери думал с теплотой, только вспоминая войну. За войной проходил водораздел, или пролегала черта, или поднималась стена…

Я родителям, конечно, не судья, как принято говорить. Неизвестно еще, сам каким буду. Однако верность не мячик, в нее не играют. Она либо есть, либо ее нет. Тут и разводить руками нечего. Не помню, может, где вычитал, может, сам придумал: лучше быть по-честному неверным, чем верным по-нечестному. Похоже на стихи. Значит, вычитал у кого-то…

Домбровский сказал:

— Верность женщине не должна быть обязанностью. Она должна быть потребностью.

— А если потребности нет? — спросил я.

— В таком случае в идеале нужно искать другую женщину, ибо верность — суть духовной близости. — Станислав Любомирович поежился, поправил на коленях плед, в который был закутан. — Близость физиологическая очень хорошо может обходиться и без верности. Примеры тому дает, скажем, раннее первобытнообщинное общество, где имели место различные формы группового