Книга Самое красное яблоко - Джезебел Морган

не хотите их лишиться?

Наверное, в глубине моих глаз действительно промелькнул страх, потому что лорд Вильгельм удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Откуда он мог знать, что боялась я вовсе не возможных убытков, а утраты даже призрачной защиты от гнева добрых соседей. Легко представить, что сталось бы с железными дорогами без сандеранцев: сгнившее до черноты дерево, изъеденные ржавчиной пути, пробившаяся меж щебня трава и монстры-паровозы, остывшие и безвредные – неумолимое торжество времени и природы над делом рук человеческих.

Но пойти против воли моего короля я не смела. В конце концов, руки человеческие могут принести зла больше, чем буйство природы.

– Разве нет среди наших рабочих ни одного, кто справился бы с поддержанием работы железной дороги? Разве вы не должны были обучать их, согласно договору?

С притворным сожалением лорд Вильгельм развел руками:

– Мы и рады были бы делиться опытом с вашими людьми, но от нас же разбегались, как от зачумленных. Кто приходил к нам на службу? Лишь отчаявшиеся заработать иначе. Вы должны понимать: из дрянного металла доброго клинка не выкуешь.

– Я признаю вашу правоту, но мне все равно нужно время на принятие решения.

Лорд Вильгельм кивнул, стиснув зубы и пряча холодный непокорный взгляд. Скрип кресла, безукоризненный поклон, удаляющиеся шаги. Спутник его, так и не проронивший ни слова, подрагивающими руками протянул мне папку – обещанные планы и расчеты. Я встретила его взгляд – всего на мгновение – и долго потом гадала, почудился мне или нет сдавленный шепот «не соглашайтесь!».

Карту их разглядывала, хмурясь и кусая губы. Место для новых шахт сандеранцы отметили выше по течению Эфендвил, где впадала в нее быстрая и говорливая Эфинэйри, где расстилались самые плодородные поля меж старых, осевших холмов. Я знала эти места: люди там куда суевернее, чем в землях матушки, сеют и жнут по давним обычаям и никогда не забывают оставить дары добрым соседям, откупаясь страхом и уважением.

Нет, никогда бы я не позволила осквернить эту землю, ведь тогда от гнева добрых соседей не защитило бы нас и все железо в мире.

Но вряд ли дело было только в этом.

Я показала карту Мортимеру, и он нахмурился:

– Я опасался этого. – Голос его был столь слаб, что мне приходилось прилагать усилия, чтоб различить его. – Сандеранцы, как всегда, кривят душой: уголь, редкие металлы… нет, их интересует другое.

Сухой, словно ветка, палец скользнул по карте чуть выше, где кольцом высились старые курганы, и я поразилась, как не заметила, как же быстро изгрызла моего короля старость. Да и только ли старость?

– Здесь нашли они то, что называют земляным маслом, и, если добывать его неосторожно, способно оно отравить землю и воду на много лет. Но сандеранцы за него готовы и собственных детей в рабство продать, и добрым соседям в слуги податься – столько богатства оно им приносит. Но свою землю они берегут.

Рука его дрогнула и обессиленно свесилась с подлокотника, но взгляд остался ясен и спокоен.

– Ты понимаешь, юная Джанет? Если позволить им строить шахты – то мы останемся для них лишь кормушкой, источником ресурсов, за которые они никогда не дадут нам справедливой цены. И никогда, никогда не позволят нам сравняться с ними.

«Мы должны уберечь нашу землю», – хотелось сказать мне. «Мы не должны гневить добрых соседей», – требовало сердце. Но король мой ждал иного ответа:

– Пришла пора нам учиться самим.

И Мортимер улыбнулся из последних сил.

В ту зиму силы оставили его вовсе: болезни следовали одна за другой, изматывая его, иссушая, и ясно становилось, что следующего Бельтайна он может не увидеть. Я гадала: уж не Гвинллед ли был причиной болезни деда, не он ли тянул из него силы, как в младенчестве – из отца? Но королевич не становился сильнее ли, крепче ли, выше – кожа его все так же призрачно белела в сумраке, а глаза все чаще и чаще краснели от слез. И я усовестилась, что его подозревала.

К весне хватка лихорадки ослабла, но силы к королю уже не вернулись.

– Прости, что покидаю тебя так рано, моя Джанет. – Огромного труда ему стоило улыбаться, но все же он пытался подбодрить меня и утешить. – Я так молил благую Хозяйку увидеть, как вырастет внук, оставить ему сытое, спокойное королевство, чтобы правление его было безмятежным. Но оставил – тебе – глупцов и заговорщиков, что таятся мышами в подполе.

Он сжал мои пальцы, и я коснулась губами ослабевших его рук, которые – о, я ясно помнила – совсем недавно были и нежными и сильными.

– Министры ко мне привыкли, и лорд Родерик меня поддерживает. Он поддержит и Гвинлледа – в память о вас.

– Пожалуй, лишь ему ты верить и можешь. Старый пес верен и честен и не будет плести паутину за спиной – для этого у него слишком мало лап. – Король горько усмехнулся, и взгляд его снова затянула поволока усталости. – Помни, что ты обещала: лишь моему потомку должен достаться трон. Знала бы, как это важно!

– Я знаю, – шепнула я одними губами, хоть и стыла в сердце уверенность, что в разные причины верим мы: он в покой в стране, я – в полные лазеек клятвы добрых соседей.

Разве могла я ему сказать, что наследник, на которого он так уповает, – из дивных соседей? Разве могла отпустить в посмертие с тяжелым сердцем? Я не сказала. Да и он бы не поверил.

Мой король угас еще до Остары и первых листьев и не видел уже тот вихрь бед, что обрушился на Альбрию с приходом весны. Серебряный мой венец почернел, и после похорон я надела траур, который с тех пор не снимала. На весеннее равноденствие я короновала Гвинлледа и осталась при нем королевой-регентом, черной и скорбной тенью за его плечом.

Недоброй королевой звали меня раньше. Королевой-вороной – величали теперь.

Если и были несогласные, то они промолчали: армия стояла за моим плечом, а Гвинллед быстро учился терзать и ваять чужие души без помощи чар.

И никто не заметил, когда сандеранцы покинули Альбрию – не до того было, – и никого не опечалило их отплытие.

А зря.

7

Теперь уже и не вспомню, с чего в тот год начались беды: с долгого утомительного зноя на Литу, когда обмелели реки и пожелтели всходы, или с мора, что прокатился по южным провинциям и щедрую взял добычу – к счастью, скотом, а не людьми.