Книга Игра в обольщение - Дженнифер Эшли

— Мне хочется что-нибудь сделать, — начала Эйнсли. — Я благодарна тебе… — Эйнсли замолчала на полуслове и взвизгнула, когда Кэмерон повернулся и решительно зашагал к кустам рододендронов. — Хорошо-хорошо, я ничего не буду делать.

— Вопрос с письмами закрыт. — Кэмерон поставил Эйнсли на ноги. — Я не хочу, чтобы это стояло между нами.

— Я понимаю. — Эйнсли тоже этого не хотела. — Но ты не можешь запретить мне быть благодарной. Спасибо тебе за помощь, Кэм.

Она немного боялась, что он осуществит свою угрозу и затащит ее в ближайший куст, но Кэмерон лишь нежно обхватил ее лицо руками.

Он не обязан был помогать ей. Он мог бы потребовать у нее платы, о чем ее предупреждала Филлида, еще до того, как одолжил ей деньги. Но он выиграл это сражение и теперь вернулся к их прежним отношениям.

Кучер Кэмерона, по-видимому, был предупрежден, потому что экипаж с ярко горящими огнями уже поворачивал по аллее и был совсем близко. Кэмерон снова подхватил Эйнсли на руки и зашагал к нему.

Стояла сухая и холодная ночь, все небо было щедро усыпано звездами.

— Когда я в Лондоне, я скучаю по этому небу, — сказала Эйнсли. — Просто дух захватывает.

— Холод собачий.

— Я заметила, что большинство шотландцев жалуются на погоду, хотя окружены такой красотой.

— Прямо сейчас я бы предпочел быть окружен теплом.

Они приблизились к остановившемуся экипажу, из темноты возник лакей и открыл дверцу.

— Забирайся. — Кэмерон подтолкнул Эйнсли внутрь, и она уселась на уютные подушки.

Кэмерон протянул лакею чаевые, посмотрел на своего кучера и сделал круговое движение пальцем.

— Слушаюсь, сэр, — весело откликнулся кучер.

Кэмерон сложил лесенку, забрался в экипаж, и тот резко дернулся с места. Он захлопнул дверцу и плюхнулся на сиденье рядом с Эйнсли. От него пахло свежестью ночного воздуха.

Ни слова не говоря, Кэмерон сдернул с нее парик и маску и бросил их на противоположное сиденье. Прохладный воздух коснулся лица Эйнсли, и голове стало намного легче.

— Так лучше, — заявил Кэмерон. — Моя маленькая мышка вернулась.

— Не знаю, лестно ли это — называть женщину мышкой. — Эйнсли понимала, что нервничает и несет чушь, но не могла остановиться.

— Ты прячешься у меня за шторами и бегаешь по комнатам. Как еще тебя называть?

— Однажды ты назвал меня фреткой, комнатным хорьком. Но вряд ли ты стал бы дарить бриллиантовое ожерелье какой-то мышке или фретке. Они ведь попытаются сгрызть его или унесут к себе в норку.

— Мне наплевать, что ты сделаешь с бриллиантами. — Кэмерон обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. — Если они тебе нравятся.

— Очень нравятся. Они просто очаровательны.

— Разговоров о том, чтобы вернуть или не принять их больше не будет?

— От любого другого джентльмена я бы не приняла их, нет, — решительно заявила Эйнсли. — Но для тебя сделаю исключение.

— И правильно, лучше тебе не принимать их от другого джентльмена. Того, кто попытается подарить тебе украшение, я поколочу. Сразу после того, как поколочу Роулиндсона за то, что разрешил тебе приехать сюда.

— Он и правда странный, — пожала плечами Эйнсли.

— Он отвратительный. Понимает только грубость, но не красоту.

— Очень удобный экипаж, — коснулась бархатной стенки Эйнсли. — Вместительный и теплый.

— Во время сезона скачек я много езжу. Мне нравятся большие дорожные кареты, особенно если мне приходится в них спать.

— Ты вполне мог бы ездить поездом. Даже с лошадями.

— Лошадям не нравятся поезда, и угольный дым вреден для их легких.

Кэмерон рассуждал, как заботливый отец.

— Ты очень добр к своим лошадям.

— Это дорогие животные, — пожал плечами Кэмерон, — и они отдают мне все, что умеют. Только идиоты, зная, как с ними обращаться, губят их.

— Ты очень трепетно заботишься о Жасмин, хотя она не твоя лошадь.

— Потому что она, черт возьми, прекрасная лошадь! — со страстью в голосе воскликнул Кэмерон.

— Ты по-настоящему хочешь ее заполучить, правда?

— Да. — Кэмерон коснулся пальцами ее подбородка и приподнял ей голову. — А еще я по-настоящему хочу тебя.

— Я надеюсь, не по той же самой причине. Я не очень быстро бегаю.

— В тебе сидит дьявол, Эйнсли.

— Говорят…

Кэмерон закрыл ей рот поцелуем.

Мягкие губы, дрожащие и робкие, и одновременно решительные. Кэмерон приник к ним, обследуя, пробуя их на вкус. Его горячее желание взывало к ее желанию, он пытался понять, насколько желанны его прикосновения, слушал ее смех. Он никогда не встречал такой женщины, как она.

Сердце изменило свой ритм, тело покрылось испариной. Всякий раз, когда Кэмерон соблазнял женщину, он был спокоен и нетороплив, в точности зная все, что нужно сделать для короткого соития, которое придавало ему заряд бодрости. Восторг был коротким, но головокружительным.

Кэмерон всегда старался, чтобы женщины получали максимальное наслаждение, это был его подарок им за то, что они выводили его из состояния оцепенения.

Сегодня вечером, сгорая от желания, он был нетерпелив и неловок.

— Я хочу это снять, — сказа он, потянув за пояс юбки Эйнсли.

Булавки, которыми юбка крепилась к лифу, посыпались на коврик. Когда Эйнсли наклонилась, чтобы собрать их, Кэмерон расстегнул застежки юбки сзади, и многочисленные ярды бархата, заложенные в складки, упали.

Кэмерон опустился перед ней на колени, стаскивая последний слой юбок. Под изобилием ткани он обнаружил… диванные подушки и разразился хохотом.

— У нас не было кринолина, — пояснила Эйнсли и вытащила одну подушку из-под пояса, которым они крепились к талии. — Это была идея Мораг.

Кэмерон вытащил остальные подушки и бросил их за спину Эйнсли.

— Это для твоего удобства.

Он опять засмеялся, смех звучал резко, в голосе Кэмерона никогда не было такой бархатистой окраски, как у его братьев. Работа на холодном воздухе давно уничтожила его баритон.

Оставшись в белых чулках и в простых панталонах из хлопка, Эйнсли облокотилась на старые диванные подушки. Кэмерон перестал смеяться и положил руку на ее лиф.

— Сколько пуговиц, миссис Дуглас?

— Здесь застежки. — Ее дыхание согревало лицо Кэмерона. — Мне кажется, это звучит не так заманчиво.

— Я не спрашивал тебя, как это звучит, я спросил сколько?

— Думаю, все, — с озорной улыбкой ответила Эйнсли.

Кэмерон принялся трудиться над застежками, и вскоре старомодный лиф и корсаж оказались расстегнутыми. Эйнсли, будучи скромной женщиной, носила еще маленький корсет, а под ним — сорочку с кружевными бретельками.