Книга Убийство с гарантией - Анна Зимова

Василь понял: не хочет он с ней пить, и не только потому, что она так быстро улетает. Ульяна с такой болью говорит о том, что ее бросили. Но его в этой Санта-Барбаре возмутила вовсе не подлость мужа и разлучницы. Неприятно попахивает и от другой части истории — той, где Ульяна тащит мужика, который ей даже и не нравится, к себе домой, просто чтобы отомстить подруге. Еще и хвастается этим. Вот отчего противненько. А теперь она льет ему слезки: я его полюбила и ходила к психотерапевтам, как он ушел.

И то, что муж, уходя, оказывается, оставил Ульяне квартиру безо всяких разговоров, тоже наводит на мысли — разлучница была не так уж жадна, как Ульяна ее рисует, раз муж был забран и без жилплощади. А наша Уля, видимо, так допекла мужика, что он за совместно нажитое имущество бороться не стал — бросил все и сбежал. Нет, не так все примитивно в этой эпопее, и нет в ней невинных овечек. Но все-то тут предсказуемо — от предательства Ульяну перекорежило, она сменила двух психврачей, но, видимо, мозг они ей не вправили, только засрали своими дебилизмами.

Вдруг внутри противно зазвенел звоночек-напоминание. А вспомнил он историю с Иваном и картошкой. Может, он, конечно, уже сам себя накрутил, но уж больно ее рассказы друг на друга смахивают. Да нет же, сказал он сам себе, и даже тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, но картина прямо-таки вырисовывалась перед ним по-новому, совсем по-другому. Очень уж Ульяна скуксилась, когда увидела на следующий день после той эпопеи, как Иван Викторию обнимает. Помнит он этот взгляд. Как ни крути, очень похож на правду такой вариант: не только доставку картошки она пыталась от Ивана получить. Может, у нее хватило наглости и его попытаться затащить к себе? Ишь, хищница какая. Но ни на секундочку Василь не поверит, что Иван мог сваляться с этой картофельной соблазнительницей. Не опустится хозяин до такого. Виктории Ульяна нос не утрет.

Сейчас еще, не дай бог, попросит ее до дома проводить — да ну на фиг. Прикинулся занятым, чтобы им не пришлось вместе уходить из комплекса, — стал наводить порядок на столе, развешивать инструмент. Ушла наконец.

Он все привел в порядок и тоже собирался уже уходить, когда к нему пришли посетители. Четверо полицейских, среди которых был тот, которого они видели в парке, и одна женщина с малюсенькими, как у пупсика, противными губками, постучали в стекло.

Один показал жестом: «Открывай». Они зашли все вместе, заполнили собою крохотное помещение. Один достал его любимый плиточный молоток. Спросил: «Ваш молоток?» — «Мой», — признал Василь. И тогда мент сказал: «Пройдемте с нами…»

Как сквозь сон слышал, что молоток нашли рядом с трупом. Плохи твои дела, Василь.

Его ловко согнули почти пополам, надавив на голову, застегнули на запястьях браслеты. Он и ойкнуть не успел. Женщина все шевелила своими губками, но он не понимал, что она ему говорит, слов было попросту не разобрать.

Вика

Она и сама понимала, что несколько поправилась за те однообразные дни, в течение которых бессильно лежала на кровати и грызла яблоки (да что уж там, и не только их — все подряд она ела, чтобы заполнить пустоту). Но услышать от Кирилла, что она растолстела, было обидно. Однако именно эти слова сыграли роль пощечины, которая, хоть и шокирует, в результате оказывается толчком к тому, чтобы взяться за ум. Когда он вошел в квартиру на Просвещения, где она, даже не сняв обувь, с упоением отчаяния оплакивала свою жизнь, он не сказал: «Ну что ты, милая. Вытри слезки, все будет хорошо. Ты же у меня такая красавица». Вместо этого он произнес: «Ты только посмотри, на кого ты похожа». Все еще надеясь, что страшные слова относятся лишь к сиюминутной неприбранности — к слезам, к алкогольному опьянению, к волосам, не удержавшимся в прическе, она встала с кровати и оправила платье, которое уже никогда не сможет оценить Иван. Но брат ее добил. «Тебя разнесло, — сказал он, — и выглядишь ты черт-те как». Уверовав окончательно в свою несчастность и уродливость, она поникла. Кирилл открыл бутылку вина, третью из купленных ею, и последнюю полную, и налил себе с выражением на лице: «Знаю, что мне нельзя, но лучше помолчи». Она тоже подставила бокал, и какое-то время они пили, наплевав на то, что у него — печень, а она уже и так чуть теплая. Вскоре выяснилось, что в то время, пока она жалела себя, Кирилл думал. Он распахнул шкаф с одеждой и задумчиво оглядел содержимое, покачивая дверцами. Стал вытаскивать плечики с болтавшимися на них платьями, и осматривал каждое, что-то прикидывая в уме.

— Пока еще ты во все это, наверное, влезаешь, — сказал он наконец, — но это ненадолго.

И налил себе еще один немаленький стакан.

— Что, не нравится? — спросил он, уже весело поглядывая на нее. — А Ивану, думаешь, вот это все, — он неопределенно обвел ее рукой, — должно понравиться?

— Да плевать я хотела на Ивана.

Кирилл пропустил эти слова мимо ушей, он всегда чувствует ее бессилие и не тратит время на аргументы, которые считает бессмысленными.

— С этой девкой у него ненадолго.

— Я же сказала, мне неинтересно.

— Но что мы сделаем? — Он пошел на кухню и оттуда сам же ответил: — Мы сделаем выводы. Ивану нравятся худые. Ничего не поделаешь. Если хочешь, чтобы у вас что-то получилось, придется немножко сдуться.

Запричитал холодильник, который Кирилл слишком долго держал открытым. Собрав остатки гордости, она поднялась. Оступилась, слегка расплескав вино. Сказала громко и четко:

— Я такая, какая есть. Кому не нравится, могу показать, где дверь.

— А почему у тебя нечем закусить? — искренне удивился Кирилл. — На тебя посмотришь, хомячит целыми днями. А дома жрать нечего. Парадокс.

Когда он вернулся с упаковкой копченого сыра, она уже хихикала. Без причины, просто истерика перешла с минора на мажор. В ее жизни все — нелепо и смешно.

— Сама по себе эта блондинка, — объяснял Кирилл, разрывая засохший сыр, — не проблема. Я про нее сказал просто, чтобы тебя встряхнуть.

— Мне полегчало.

— Но одна проблема все равно есть. Я ее понял, когда мы с Иваном вызывали шлюх.

— Только не говори, что он импотент.

— Кто? — прочавкал Кирилл. — Иван — импотент? Я не дебил, сватать сестру за малахольного. Нет, с этим у него все в порядке.

— А что тогда?

— У него стоит только на светленьких и худых.

— То, что у него подружка-блондинка, еще не значит…

— Бывшая жена такая была. Раз. Проституток выбирал всегда только светленьких. Два. Эта новенькая — опять… Три.

— Да пусть трахается с кем хочет.

— В том-то и дело — он хочет только таких.

Было уже одиннадцать часов, поэтому Кирилл не смог купить хорошего вина и принес белый портвейн из магазинишки на углу, при одном взгляде на этикетку которого начинала болеть голова. Но так было даже лучше — пусть будет дурное сивушное пойло, пусть придут пьяный угар и искусственная беззаботность. Сейчас главное — пить, до упора, до края, до забвения. Ей нужно расслабиться. Завтра же она возьмет себя в руки, а сегодня — пить. Она обрадовалась и этой бутылке, набросилась на нее с жадностью, и, срывая намертво приставшую к горлышку пленку, сломала два ногтя, так что пошла кровь — плевать. Оказалось, что убогая упаковка скрывает внутри настоящее сокровище — прямо-таки прекрасный портвейн. Она переоделась наконец в удобную футболку и стала наслаждаться тем, что можно быть самой собой. Смеялась шуткам брата с открытым ртом, не стесняясь, что крошки просыпаются на кровать. Разомлевший Кирилл раскололся все-таки, признался, что у него есть порошок, а ведь когда пришел, божился, что не принес. И зачем было так долго скрывать эту радость?