Книга Мальчик глотает Вселенную - Трент Далтон

Лайл произносит его имя, как вопрос:

– Титус?

Август и мама сидят за столом напротив нас с Лайлом, и оборачиваются, чтобы увидеть Титуса, входящего в сопровождении другого мужчины, крупнее Титуса, темноглазого и мрачного. Ох, черт! Черт, черт, черт! Что он делает здесь?

Иван Кроль. И еще двое мускулистых головорезов Титуса, которые входят вслед за Иваном. На них резиновые шлепанцы, как и на Иване, короткие спортивные шорты в обтяжку и заправленные в них хлопковые рубашки с расстегнутыми воротниками; один из них жилистый и лысый, а другой тяжеловес с кривой ухмылкой и тремя подбородками.

– Титус! – вскрикивает мама, сразу переключаясь в режим хозяюшки. Она вскакивает со стула.

– Пожалуйста, не суетись, Фрэнсис, – говорит Титус.

Иван Кроль мягко кладет руку на мамино плечо, и что-то в его жесте заставляет ее сесть на место. Теперь я вижу, что у него с собой спортивная сумка грязно-зеленой армейской расцветки, которую он беззвучно ставит на пол гостиной возле стола.

Тедди застыл с вилкой в правой руке. Два бумажных полотенца заткнуты за ворот его темно-синей футболки, а его губы красные от соуса «болоньезе», как у клоуна, у которого размазалась помада.

– Титус, все в порядке? – спрашивает Тедди. – Не хочешь присоединиться к нам и…

Титус даже не смотрит на Тедди, когда прикладывает указательный палец ко рту и говорит:

– Тсссссс!

Он смотрит на Лайла. В тишине. Молчание длится целую минуту, а возможно, лишь секунд тридцать, но эти секунды кажутся тридцатью днями громовой тишины между Лайлом и Титусом, глядящими друг на друга. Точки зрения и детали, краткий момент, растянутый до бесконечности.

Татуировка на левой руке жилистого бандита – кролик Багз Банни в нацистской униформе. Август, держащий полную ложку макарон, нервно сжимающий ручку. Этот же момент с точки зрения мамы, сидящей в замешательстве в своей свободной персиковой майке-безрукавке, ее взгляд перелетает с лица на лицо в поисках ответов и не находит ничего, кроме ответа на лице единственного мужчины, которого она когда-либо по-настоящему любила. Страх.

Затем Лайл милосердно прерывает молчание.

– Август, – произносит он.

Август? Август? Каким боком этот гребаный момент связан с Августом?

Август поворачивается и смотрит на Лайла.

И Лайл начинает что-то писать в воздухе. Его правый указательный палец быстро летает в воздухе, как перо, и глаза Августа следят за этим потоком слов, которые я не могу разобрать, потому что сижу не напротив и не могу перевернуть их правильно в зеркале внутри моей головы.

– Что он делает? – фыркает Титус.

Лайл продолжает писать слова в воздухе, быстро и уверенно, и Август читает их, понимающе кивая с каждым словом.

– Перестань, – шипит Титус, а затем срывается на крик: – Завязывай с этим дерьмом!

Он поворачивается к громиле-тяжеловесу и яростно рычит сквозь сжатые зубы:

– Будь добр, заставь его прекратить это гребаное дерьмо!

Но Лайл, будто в трансе, продолжает строчить слова, которым внимает Август. Слово за словом, пока правая рука тяжелого бандита с тремя подбородками не вылетает вперед, прямо в нос Лайла. Лайл падает со стула на пол гостиной, и его нос извергается кровью, струящейся вниз по подбородку.

– Лайл! – кричу я, бросаясь к нему и обнимая за грудь. – Не трогайте его!

Лайл кашляет, подавившись кровью, заполняющей его рот.

– Господи, Титус, что за… – начинает Тедди и немедленно осекается, остановленный сверкающим отточенным лезвием охотничьего ножа «Боуи», которое Иван Кроль прижимает к его подбородку. Этот клинок – настоящее чудовище с зубами, похожее на пришельца и блестящее, умеющее и свистеть, рассекая воздух острой режущей кромкой, и визжать, как пила, вгрызаясь острыми металлическими клыками зазубренного противоположного края в самые разные вещи, которые я только могу представить, – в основном в человеческие шеи.

– Закрой свою гребаную пасть, Тедди, и ты сможешь выжить в этот вечер, – говорит Иван.

Тедди осторожно подается назад на своем месте. Титус смотрит на Лайла, лежащего на полу.

– Уведите его отсюда, – велит Титус.

Жилистый бандит присоединяется к тяжелому бандиту, стоящему над Лайлом, и они пару метров протаскивают его по полу гостиной вместе со мной, висящим на его груди.

– Оставьте его в покое! – кричу я сквозь слезы. – Не трогайте его!

Они рывком поднимают Лайла на ноги, и я сваливаюсь с него, больно ударившись о пол.

– Прости меня, Фрэнки, – говорит Лайл. – Я так люблю тебя, Фрэнки. Мне очень жаль.

Жилистый громила тыкает Лайла кулаком в зубы, и в этот момент мама огибает обеденный стол с миской своих спагетти-болоньезе и разбивает ее о голову не ожидавшего нападения бандита.

– Пусти его! – кричит она. Тот дикий зверь, который всю жизнь живет в ней, как в клетке, и показывался на белый свет всего три-четыре раза, обхватывает за горло тяжелого головореза; мамино внутреннее чудовище вонзает свои когти оборотня глубоко в его щеки и в ярости раздирает кожу бандита, покрывая его лицо кровавыми царапинами. Теперь она воет, как тогда, когда была заперта в комнате Лины на несколько дней. Это вопль ведьмы, устрашающий и первобытный. Я еще никогда в жизни не был так напуган – и мамой, и Титусом, и покрывающей мои руки и лицо кровью Лайла, которого тащат дальше по коридору, прочь из нашего дома.

– Останови эту суку, – спокойно произносит Титус.

Иван Кроль с ножом в правой руке бросается вокруг стола, а Август обегает стол с противоположной стороны и встречает Ивана у начала коридора. Он поднимает кулаки, как старый боксер 1920-х годов. Иван Кроль мгновенно наносит маховый удар лезвием, метя в лицо Августа, и Август нырком уходит от атаки; но этот удар – лишь маневр, отвлекающий внимание от быстрой левой подсечки Ивана Кроля, от которой ноги Августа отрываются от пола, и он тяжело приземляется на спину.

– Не рыпаться обоим, мать вашу! – рявкает на нас Иван Кроль и кидается по коридору за мамой.

– Мама, сзади! – ору я. Но она слишком обезумела, чтобы обратить на это внимание, и отчаянно цепляется за руки Лайла, пытаясь тащить его по коридору обратно. Иван Кроль перебрасывает нож в левую руку и двумя невероятно быстрыми и резкими тычками бьет торцом рукоятки маму в левый висок. Она оседает на пол, безжизненно свесив голову на левое плечо, ее правая икра подгибается почти вплотную к правому бедру, словно она манекен для краш-тестов, который ударил слишком много стен.

– Фрэнки! – кричит Лайл, пока его тянут ко входной двери. – Фрэээнкиииии!

Август и я бросаемся к маме, но Иван Кроль перехватывает нас в коридоре и тащит обратно к обеденному столу; наши тощие тринадцати-четырнадцатилетние ноги недостаточно сильны, чтобы твердо опереться о землю, чтобы сопротивляться яростному волочению убийцы. Он тянет меня так сильно, что моя футболка задирается над головой, и все, что я вижу – оранжевую ткань перед собой и полумрак. Он швыряет нас на стулья возле стола. Спиной к маме, которая лежит в коридоре без сознания, или хуже – я не знаю.