Книга Забрать любовь - Джоди Пиколт

— Это противоестественно, — прошептал Николас.

Глаза Фогерти над голубой маской обратились в его сторону.

— Вы что-то сказали, доктор Прескотт?

Николас сглотнул и покачал головой.

— Нет, ничего, — ответил он.

Он наложил зажим на артерию и продолжил исполнять указания Фогерти.

Когда сердце Пола было иссечено, Фогерти вынул его из грудной клетки и кивнул Николасу, который заменил сердце юноши сердцем тридцатидвухлетней женщины. Согласно анализам ткани и компьютерному анализу, оно подходило ему почти идеально. Оставалось надеяться на то, что тело Пола Аламонто положительно воспримет этот новый орган. Николас почувствовал, как все еще холодная мышца выскользнула из его пальцев. Фогерти начал вшивать новое сердце на место прежнего.

Когда Фогерти закончил, он обхватил сердце пальцами и начал массировать, разогревая его и пытаясь вдохнуть в него жизнь. Николас затаил дыхание, а когда сердце забилось, ровно и уверенно, поймал себя на том, что моргает в такт его сокращениям. Он поднял глаза на Фогерти и увидел, что тот улыбается, хотя его улыбку скрывала голубая хирургическая маска.

— Прошу вас, доктор, заканчивайте, — сказал Фогерти и вышел из операционной.

Николас соединил проволокой ребра и аккуратными стежками зашил кожу на груди юноши. Промелькнула мысль о Пейдж, которая заставляла его самостоятельно пришивать пуговицы к рубашкам, ссылаясь на то, что он в этом настоящий профессионал. Он медленно выдохнул и поблагодарил всех участвовавших в операции резидентов и операционных сестер.

Когда он, снимая перчатки, вошел в предоперационную, Фогерти стоял к нему спиной в самом дальнем ее конце. Он не обернулся и тогда, когда Николас сдернул с головы шапочку и открыл кран.

— А ведь вы правы, Николас, — вдруг тихо сказал Фогерти. — Когда мы делаем такие операции, мы действительно берем на себя роль Бога. — По-прежнему не глядя на Николаса, он бросил бумажное полотенце в корзину. — Во всяком случае, мы пытаемся исправить его ошибки.

Николасу хотелось о многом спросить Алистера Фогерти. Откуда шеф знает, о чем он думает? Зачем он зашил одну из артерий, ведь намного проще было бы ее прижечь? Почему он до сих пор верит в Бога? Но в это мгновение Фогерти обернулся и пронзил его колючим взглядом синих глаз.

— В семь часов я буду у вас.

На мгновение Николас онемел от удивления, а потом вспомнил, что сегодня дает первый званый обед для своих коллег — Алистера Фогерти, а также заведующих отделениями педиатрии, кардиологии и урологии.

— В семь, — повторил он. Он не знал, который час и хватит ли ему времени, чтобы переключиться. — Да, конечно.

* * *

Николаса снова начали преследовать кошмары. Они отличались от тех, которые не давали ему покоя, когда он учился в медицинской школе, но они были столь же мучительны. Николас знал, что и те и другие произрастают из одного источника — страха перед неудачей.

Он бежал по густому и мокрому тропическому лесу, где все деревья были обвиты лианами, с которых капала кровь. Он знал, что за ним кто-то гонится; ему казалось, что его легкие сейчас не выдержат и просто взорвутся; он с трудом выдергивал ноги из вязкой, как губка, почвы. У него не было времени оглядываться, по лбу и щекам хлестали ветки, и он уже не успевал защитить от них свое израненное лицо. Откуда-то издалека доносился зловещий вой шакала.

Сон всегда начинался с момента погони, хотя он никогда не знал, от кого убегает. Но в какой-то момент, изнуренный невероятными физическими усилиями, вынужденный перепрыгивать через поваленные стволы деревьев и уворачиваться от вырастающих на пути преград, Николас вдруг осознавал, что его уже никто не преследует. Внезапно он понимал, что не убегает, а гонится. Впрочем, его цель оставалась такой же безликой и зловещей, как его недавний преследователь. Николас задыхался, хватался за пронзенный резкой болью бок, но все его усилия были напрасны — он бежал слишком медленно. Горячие бабочки хлопали крыльями по шее, мокрые листья прилипали к плечам, а он пытался бежать быстрее, еще быстрее. Наконец он натыкался на вырубленный из песчаника алтарь, с которого ему зловеще ухмылялись обнаженные языческие боги. Николас опускался перед алтарем на колени, и под его пальцами он превращался в человека, искореженные кости которого были обтянуты теплой кожей. Подняв на него глаза, Николас видел свое собственное лицо, постаревшее, сломленное и слепое.

Он всегда просыпался с криком. Он всегда просыпался в объятиях Пейдж. Прошлой ночью, когда он наконец окончательно пришел в себя, Пейдж, склонившись над ним, влажным полотенцем промокала его взмокшую шею и грудь.

— Тс-с, — прошептала она, — это я.

Николас издал сдавленный стон и прижал Пейдж к себе.

— Опять то же самое? — спросила она, уткнувшись лицом ему в плечо.

— Я никого не видел, — кивнул Николас. — Я не знаю, от кого или от чего я убегал.

Пейдж провела прохладными пальцами по его разгоряченной руке. В такие моменты полной беззащитности Николас льнул к Пейдж как к единственной постоянной величине в своей жизни, полностью в ней растворяясь. Иногда, просыпаясь после очередного кошмара, он с такой силой хватал ее за руки, что оставлял на них кровоподтеки. Но он ни разу не рассказал ей, чем заканчиваются его сны. Ему это не удавалось. Всякий раз, когда Николас предпринимал очередную попытку, его начинала бить сильная дрожь, не позволявшая ему закончить свой рассказ.

Пейдж обвила его руками, и он прижался к ней, такой мягкой и теплой со сна.

— Не оставляй меня, — прошептал Николас, твердо зная, что она этого никогда не сделает.

Так же непоколебимо, как дети верят в рождественскую сказку, он верил в то, что Пейдж всегда будет рядом.

* * *

Пейдж никому не хотела рассказывать о своей беременности. Николасу даже начинало казаться, что она пытается уклониться от неизбежного. Она не ринулась покупать одежду для будущих мам, объясняя это нехваткой денег. Несмотря на настоятельные просьбы Николаса, позвонив отцу, она не сообщила ему свою великую новость.

— Николас, одна из трех беременностей заканчивается выкидышем, — объяснила она свое нежелание делиться этой информацией. — Давай еще немного подождем.

— Эта статистика касается только первого триместра беременности, — возразил Николас, — а у тебя уже подходит к концу пятый месяц.

— Я знаю, — взвилась Пейдж. — Я не тупая.

— Я и не говорил, что ты тупая, — мягко произнес Николас. — Я только сказал, что ты беременна.

Он спешил домой, надеясь, что Пейдж, в отличие от него, не забыла о званом обеде. Нет, она не могла забыть о том, из-за чего они чуть не поссорились. Пейдж доказывала ему, что у них слишком тесно, что она не сможет приготовить ничего пристойного, что у них нет приличной посуды.

— Подумаешь! — возражал Николас. — Может, им станет стыдно, и мне повысят зарплату.