Книга Как я был Анной - Павел Селуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я с похмелья был. Дерзкоглазым человеком из трейлера вышел. В шутливом настроении. Что такое, в сущности, похмелье? Похмелье — это когда ты одной ногой во вчера, а другой в завтра. Причём обеими по колено. То есть тебя как бы нет. Лёгкий вариант смерти. Будто пока ты спал, тебе голову на чужое тело пересадили, а ты такой проснулся — алё, чё за фигня, верните всё на место! Это если на решку смотреть. Многие смотрят на решку. Я предпочитаю смотреть на орла. Когда смотришь на орла — жить легче. Ты похмельем не мучаешься, а наслаждаешься. Это ведь такая свобода — побыть не собой.
7 июля 2077 года я в семь утра с похмелья подорвался. Что характерно — ничего не помню. Этим и хороши похмелье и вообще пьянство — они как бы отцепляют прошлое. Голенький такой в постели лежишь. Совершенно без жизненного опыта и травмирующих воспоминаний. Как херувим, только пахнешь.
Я проснулся и принял ионный душ. Гейгер на руке показывал 35. Хороший день. Когда на Землю обрушилась эта чёртова радиация, Гейгер показывал 90–95. В течение двух лет вымерло шесть миллиардов человек. Ещё полмиллиарда вымерло немного погодя. Человечество сократилось до полутора миллиардов. Беспорядки, мародёрство и «войны отчаянье» выкосили ещё пятьсот миллионов. Мы тогда все научились считать миллиардами. Эти катаклизмы объединили нашу семейку (хомо сапиенс). Те, кто выжил, быстро сплотились. Так появился огромный город Камелот, вокруг которого теснятся фермы, деревни и всякие молокозаводы. Раньше он назывался Лос-Анджелес, но в ангелов вера пошатнулась (будто бы вера в рыцарей не пошатнулась, это ж надо так город назвать, никогда он не падёт, ага). После катаклизма многие вещи потеряли смысл. Например, национальности. От России осталось десять миллионов человек. В США выжили тридцать. Я прикидывал: уцелели около десяти процентов от каждой страны. Есть в этом какая-то нарочитость. Будто радиацией управляли, как хирург управляет скальпелем. Только хирург удаляет опухоли, а здесь резали без разбора. Нет, сейчас полно, конечно, всяких заговорщицких теорий, но они все вымученные. Сами посудите: если радиация косила лишних людей, как на Земле мог остаться я?
Я живу в пригороде Камелота. На молокозаводе лямку тяну. Новая элита не случайно выбрала местом жительства Лос-Анджелес и всех туда свезла. Тут реально проще прокормиться. Океан рядом. Земли — хоть жопой ешь. Растет всё очень хорошо. Коммуникации не сильно пострадали. Если не выезжать из города, то будто бы ничего и не изменилось. Только аэропорта нет. Мы поддерживаем связь с Сибирью (там китайцы живут), Дели и Мельбурном, но туда не летаем. Слишком много аномалий в небе. Рискованно.
На «молочке» я херачу по графику — день, ночь, отсыпной, выходной. Вообще, и это кому-то может показаться странным, главное на «молочке» вовсе не молоко. Главное — осеменение. Когда нас растерзала радиация, мужики стали бесплодными. Не импотентами, а просто сперма испортилась. То есть секс-шмекс — это всё осталось, а дети рождаться перестали. Наши учёные долго над этим бились. Человечество оказалось на грани вымирания. Через пять лет было найдено решение. Смешиваем сперму человека со спермой быка, загоняем эту смесь в матку и через девять месяцев получаем живого младенца. Как вы понимаете, очень скоро быки стали священными животными. Это с одной стороны. С другой — фанатики вспомнили золотого тельца, скотоложество и прочую муру. Постоянно торчат у «молочки» с плакатами: «Нет быколюдям!», «Христос смотрит на тебя!», «Одумайся, быкоугодник!». А чего мне одумываться, если платят хорошо?
Вообще, радиация стала менять биологию. Понятно, что среди нас есть мутанты, но дело даже не в этом. Как бы вам объяснить… Вот пошли вы в лес, насобирали белых грибов, пожарили их и давай есть. А вместо грибов у вас во рту банан. То есть вы едите белый гриб, а он — банан. Очень много таких странностей. Море взять. До радиации в заливе можно было свободно плавать. А теперь только перепоясавшись тросом, который автоматически тебя из воронки выдернет и на берег вернёт. Там по всему берегу специальные катушки стоят. Без них купаться нельзя. Кто-то, конечно, купается. Диких пляжей полно. Но если ты без троса в воронку попал — выплыть шансов нет. В небе такие же воронки возникают. Летел самолёт — и нет его. Пропал с радаров. Полетел маленький самолёт искать большой самолёт — и нет его. Пропал с радаров. Как бы в небе утонул.
На «молочке» я работаю семязаготовителем. Быки стоят в стойлах, где на стенках фиксаторы висят. Я ими быка фиксирую, а потом как бы его дою, только сперму. Я её заготавливаю впрок. Неизвестно, что биология завтра выкинет. Вдруг штука с бычьей спермой перестанет работать? Что тогда? Стариться и помирать?
Если честно, я специально на такую тяжёлую и неоднозначную работу устроился. У меня тайна есть. Землю накрыло радиацией в 2022 году, когда мне было тридцать шесть лет. Сейчас 2077-й. Мне всё также тридцать шесть лет. То есть, я даже нисколько не постарел. Может, ещё такие люди есть, я не знаю. Но вот если правительство про меня узнает, то жить я буду в лаборатории. А я в лабораторию не хочу. Тут пять лет поработаю, там пять лет… Как белка. Хотя нет, белке проще. Она в лесу живёт, а я на большом дереве. Почти на всех ветках уже побывал. Пятьдесят пять лет как-никак. Юбилей. Я только последние два года пью, потому что понимаю — пора с «молочки» тикать, а тикать некуда. Хорошо бы в Сибирь, или в Дели, или в Мельбурн. Но как туда попасть?
Гейгер показывал 36. Я взял пиво и шагнул за порог. Уже в семь утра на улице было жарко. Я на стоянке трейлеров обретаюсь, потому что если особняком стоять, то без людей быстро чокнешься. Пробовал в 2037 году. Больше не хочу. Это смешно, но году в 2020-м мы ждали гравитационной сингулярности. Эра искусственного интеллекта казалась предрешённой. Киборги и виртуальное бессмертие маячили на горизонте. В 2022-м все наши мечты слизнуло языком радиации. Человечество откатилось в 70-е годы прошлого столетия. Теперь мы, наверное, живём в конце 80-х, если бы эти 80-е придумал Филип Дик, а нарисовал Сальвадор Дали.
Моими соседями по трейлерной площадке были Джонсоны. Кэти и Кевин Джонсоны. Нормальные такие америкосы из Индианы. Умирают. Многие, кому под шестьдесят, быстро дряхлеют и умирают. У Джонсонов есть двадцатилетняя дочка Кэрол. Я её Кларочкой называю. «Кларочка, прекрати ходить передо мной в этих шортах немедленно!» Ну, это когда она шорты в облипку наденет и попкой передо мной крутит. Мне кажется, Кэти и Кевин именно за это меня и любят. За то, что я шучу и заигрываю с их дочкой. Кэрол — мутант. У нее нет губ, а зубы длинные, а дёсны маленькие, и прикус неправильный, отчего верхняя челюсть наползает на нижнюю. И ноздри вывернуты. И веки. Зато она любознательная. Я ей книжки даю с картинками и учу русским словам.
Вообще, это отдельный вопрос — почему одних радиация не коснулась, других убила, а третьих изувечила. Ответ пока никто найти не смог. Разве что суки-фанатики. Много званых и мало избранных.
Я постучал к Джонсонам. Кевин быстро распахнул дверь. Белее мела.
— Кев, по пивку?
— Клэр пропала. Заходи.
Я зашёл.
