Книга Патриот - Дмитрий Ахметшин

Наташа штурмует на его компьютере интернет, ковыряется сразу в двух социальных сетях. Сама непринуждённость, обеими ногами в кресле, словно ребёнок. Будто живёт здесь всю жизнь.

— Ты что, не ложилась?

— Почему? — отвечает она, не оборачиваясь. — Мы с Яно прекрасно выспались. Решили, что раз ты его зовёшь братиком, то и я могу. Очень плохо, что у вас здесь нету своей, отдельной кухни. Знаешь, как эти, с позволения сказать, ваши соседи на меня пялились? Откуда здесь вообще столько парней в семейных трусах, хотелось бы знать?

Возмущение столь искреннее, что Ислам не может даже расхохотаться. Только растерянно фыркает.

— Они тоже хотели бы знать, что здесь делает девушка в шортах и маечке на босу грудь. А в туалет ты уже ходила?

— Подробности пускай остаются при мне, хорошо? Мы ходили вместе с подружкой. Вот с этой сковородкой.

— Ага. Это всё решает. Сковородка и твой дикий нрав, я хочу сказать.

В бликах на мониторе сквозит её улыбка. Краем глаза Наташа смотрит, как он одевается. Хасанов запихивает смущение поглубже в задний карман джинсов. Мало ли, вдруг ещё пригодится… Факт, что пригодится не сейчас и, вероятно, не в ближайшие дни.

— Какие планы на сегодня? На пары, а потом пойдёшь мириться с родителями?

— Ну, и к предкам тоже не сунусь. Всё-таки папа меня вчера здорово разозлил. А кроме того, стыдно-то как за свою тупость. Ты же понимаешь.

Хасанов кивает.

— В инст тоже больше не вернусь. Что меня, зря, что ли, из дома выгоняли? Кроме того, в другую страну я всё-таки переехала.

— Логично. Выходить-то ты будешь?

— Ну ясное дело. Сидеть, как царевна, взаперти, не улыбается. Знаешь, в детстве, когда мне читали эти сказки про несчастных царевен, я очень бурно ненавидела этих слабачек. Сколько раз садилась писать продолжение, где царевна сама убивает дракона или иного чудика, ломает ему рога и трахает на правах победителя — ни разу не хватило усидчивости. Поэтому злилась и мечтала, чтобы кто-нибудь это продолжение написал за меня.

— Сбылось?

— С появлением Зены — да.

— Тебе придётся сражаться с вахтёршей и охранником.

— С Михалычем? — Наташа морщится. — Наверняка есть альтернативные пути побега из этого Шоушенка. Какой-нибудь чёрный ход. Через канализацию или из окна, а потом по стене. Я ведь скалолазанием занимаюсь. И диггерством. Немного. Координация у меня отличная.

Ислам ловит хитрый взгляд. Она, опираясь ладонями на воздух, встаёт в шатком кресле, балансирует сначала на двух ногах, потом на одной. Встаёт на цыпочки, и одна ступня, босая, белая, как будто слеплена из снега, с комочками пальцев, устраивается на подлокотнике.

Тело у неё и правда тренированное, плечи упругие, руки, пусть и тонкокостные, но крепкие. Ноги похожи на изящный музыкальный инструмент, жилки вибрируют под кожей так, что, кажется, на них можно играть. Яно, хоть отчасти музыкант, наверняка бы разобрался, где там басовая струна, где тонкая. Майка обозначивает симпатичные кирпичики пресса. Ислам чувствует неловкость за свой пивной жирок на пояснице, смущённо почёсывает живот.

— Ну, ты же не против, чтобы я тут пожила?

— Не особо.

— Точно?

— Будешь нашим населением числом в один человек.

Наташа плюхается обратно в кресло. Складывает руки на животе, взгляд серьёзен.

— Я сама стала частью этой феерической чуши, но как-то всё ещё не верится. Скажи мне, ты это всерьёз?

— Не ты одна размышляла над нашим «тяжёлым» разговором. И — нет, по голове меня никто не бил.

— Понятно. Нет, ты вполне здравомыслящий парень. Понятно. Но ты отдаёшь себе отчёт в том, что для подавляющего большинства людей это безумие? Что трудностей у вас с Яно будет — завались. Больше, чем у кого бы то ни было.

Хасанов выглядывает через немытое окно наружу, где наконец-то солнечно, и воздух разговаривает через открытую форточку грудным пением; шторы в волнении танцуют вокруг этого голоса, то приближаются, то пускаются наутёк. На подоконнике стакан с остатками томатного сока, Ислам пытается по отпечатками определить, кто его пил. Выходит, что двое, и он, чтобы не выбиваться из компании, тоже глотает тёплую жидкость.

— Знаешь, я всегда был человеком, для которого благие намерения превалируют над реальными делами. Я всегда так — собираюсь-собираюсь сделать что-то полезное или важное. Начать бегать, например. Встать к первой паре. Даже нет — намереваюсь. Знаешь, чем всё это кончается? Какое-то время думаю, какой я прекрасный, раз так решил, а наутро опять валяюсь до двенадцати. И то, что я начал что-то делать, очень много для меня значит. Если ничего не получалось с умными и правильными намерениями, которые бы одобрила большая часть людей, то, может быть, получится с бредовыми? Само твоё присутствие в этой комнате — уже какой-то шаг для меня. Хоть это и не моя заслуга.

Он смотрит на Наталью: девушка впала в задумчивость. Листает сложенные горкой тетради, блики от монитора играют на расчерченных клеточками страницах.

— Ты здесь? Ты слушала вообще?

— Да, — Наташа отрывает взгляд от тетрадей, выпускает улыбку. — Знаешь, очень хорошо, что ты это сформулировал. Можно сказать, что я теперь гораздо спокойнее. За тебя, за себя, за Яника… за всё происходящее.

Всё происходящее получило огромный резонанс в пограничных странах. Во всемирном коридоре Ислама ловили чуть не за руку и пытались разговорить, вроде бы ненавязчиво, но при этом с плохо скрываемой жадностью. Так, может быть, вчитывается человек в заголовки жёлтых газет, всматривается в скандальные фотографии. Они с Яником и, соответственно, с Наташей, медленно, но верно становятся в один ряд с рок-звёздами и людьми из телевизора.

Хасанов брезгливо содрогается от того, как меняется отношение к нему и Яно у людей, с которыми он до этого не особенно общался, разве что на уровне соседей. Даже курить теперь старался в форточку.

Впрочем старые друзья остались верными друзьями. В дверь стучат, молотят, чуть ли не ногами, и, в то время, как остальные боязливо ёжатся, Ислам вспыхивает радостью:

— Вон, делегация пришла. Да не тряситесь вы так, я даже знаю, кто это.

Ислам поднимается, чтобы открыть, но тут щеколда отлетает, и в щель просовывается красная рожа Мишани.

— Хасаныч! Правда, вы бабу с Яником завели?

Он видит Наташу и замолкает, раздувая ноздри и шаря маленькими поросячьими глазками. Девушка выпрямляется, суставы хрустят, и кажется, будто это приводится в действие старинная боевая машина.

— Бабу? — переспрашивает она. — Я не баба.

Вот-вот выстрелит полыхающим комком злости.

— А кто? — простодушно допытывается Миша.

— Подойди ближе — расскажу.

Голос у неё тоже выпрямляется, становится внушительнее, тоньше, опаснее, как будто нож прикрутили к древку и хрупкая жертва перед неторопливым медведем, коричневой горой мускулов со свалившейся колтунами шерстью, внезапно становится охотником.