Книга Только так. И никак иначе - Яна Перепечина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В машине ехали молча. Сзади сидели Долины, отец и сын. Злата устроилась с ним рядом, на переднем сидении, на коленях у у неё копошился благоухающий всеми ароматами грязного подъезда чумазый Кезик. Но она не замечала ни запахов, ни грязи и беспрерывно перебирала пальчиками его шёрстку, чесала за ушком и грела чёрные кожаные лапки. Павел поглядывал краем глаза и умилялся. Он никогда не был сентиментальным. Но маленькая соседка будила в нём какие-то непонятные и неведомые чувства. Ему хотелось вот так же взять её в руки, прижать к себе и долго-долго держать.
Решив, что незачем тратить драгоценное время попусту, он протянул правую руку и сгрёб испачканную ладошку Златы. Она улыбнулась светло и счастливо. Сзади раздалось сердитое фырканье. Павел посмотрел в зеркало и, поймав злобный взгляд Гарри, вопросительно и насмешливо повёл бровью. Тот сразу отвёл глаза, затих, нахохлился и погрузился в думы.
Правильно, подумай, парень. Тебе полезно. Тебе такую девушку Господь послал, а ты… Дурак ты недальновидный. Я буду умнее. И своё счастье не упущу, не надейся. Я за неё бороться буду. Всегда. И у нас будет любовь, и семья, и дети. А не вечный кайф у тебя и абсолютное одиночество у неё. И она не будет вздрагивать от резких звуков и неосторожных движений. Она не будет бояться. Она, может быть, даже будет иногда сердиться на меня и ругать за что-то. Но вот бояться меня она точно никогда не будет. У нас будет «мы». Уже есть. И я буду любить её всегда, а она будет любить меня. И когда у нас будут дети, много детей, нам, конечно, будет нелегко, но мы будем беречь друг друга и жалеть. И я буду вставать пораньше и гулять с собакой, и ходить по магазинам тоже буду я – ей и так будет нелегко. А она будет учить наших детей говорить «папа» и страшно радоваться, когда они скажут-таки это своё первое слово. Не «мама», не «дай», а «папа». Вот такая у неё будет прихоть, потому что она будет любить меня и желать, чтобы для детей я был главным человеком. Смешная моя… Неужели так и не поймёт, что мне наплевать на то, что за слово наши дети скажут первым? Что мне ничего не нужно, кроме того, чтобы она и наши дети всегда были рядом?
Я буду так гордиться, что я отец и муж… Муж и отец… И мне будет неважно, кто у нас – мальчики или девочки. Ведь это будут наши дети. И даже если у нас будут одни девицы, я буду счастлив. Потому что они будут похожи на маму. Я стану им верным другом, чтобы наши девочки никогда не выскочили замуж от недостатка любви и не были одиноки. И я буду ей всегда говорить, что она самая красивая, даже когда у неё будет токсикоз и отёки. Особенно тогда. И буду прощать ей все капризы. Ведь к женщине нужно относиться (он усмехнулся: хорошо, что Злата не феминистка), как к маленькому ребёнку: любить, жалеть и прощать. И тогда она будет счастлива. И будет радоваться тому, что она - женщина.
И никогда ей в голову не придёт никакой феминистский бред о равноправии полов. Потому что это равноправие не нужно счастливым людям. Оно им в голову не приходит. Ведь Господь-то придумал по-другому. Что мужчина – любит, заботится, опекает, оберегает, направляет, помогает, утешает, растит в жене женщину. И если нужно – отдаёт за неё жизнь. За неё и их детей. Только тогда он мужчина. А она – любит, верит, ждёт, помогает, дарит ему детей и саму себя. Только тогда она – женщина. И оба они любят и жалеют друг друга. Потому что жалеть и значит – любить. А кто думает, что жалость – это стыдно, что она унижает, тот глупец, сухарь и несчастный человек. Жалость обязательно должна быть. Только так и должно быть. И никак иначе. Потому что всё, что иначе – морок, обман, эгоизм и себялюбие. Если иначе – значит, нет никакой семьи.
А у нас эта самая семья будет. И когда мы станем стариками, то будем вспоминать о том, как я полюбил её сразу, тогда, у ветеринарки, и добивался, и забрал её у тебя, и вёз домой. А ты, глупый, жадный и жалкий сидел сзади и трясся за свою шкуру. И даже не понял, кого ты упустил и что ты упустил. Думай, думай, Гарри. Думай, как стать человеком. У тебя ещё есть время. Ты можешь успеть. Но вот такой жены у тебя уже не будет никогда. Опоздал ты. Упустил…
Павел потянулся и включил магнитолу.
- Поздно мы встретились с тобою, поздно, не те уже над нами звёзды,мы усталы и серьёзны, не скрываем грустных глаз, грустных глаз. И всё же хорошо, что поздно одна судьба связала нас, - сладко запел мужской голос. – Павел подавил улыбку и подумал:
«Не поздно. Хотелось бы раньше, но, значит, так надо».
Голос согласился и грянул:
- А-а-а, лучше поздно, чем никогда! А-а-а, лучше поздно, чем никогда! Может, нам с тобой достались лучшие года, да-да, да-да… - Павел кивнул: а вот с этим соглашусь. Обязательно лучшие года. И я всё сделаю для этого. Только так. И никак иначе.
Калитка у Трофимовны была открыта. Они целой делегацией прошли по узенькой тропке и затопали на крыльце, стряхивая снег. В окне дёрнулась цветастая занавеска и мелькнуло одутловатое испуганное лицо. Едва Павел отворил дверь и переступил через порог, хозяйка выскочила в маленькую тёмную прихожую и приторно запела:
- Ой, какие ж гости у меня! Ну что ж за гости-то! Вот радость какая! Проходите-проходите. Чайку не желаете? Или самогоночки моей фирменной. – А глазки перебегали тревожно с одного лица на другое: что ж за нелёгкая принесла, что случилось?
Гарри сглотнул было и уже приоткрыл рот, чтобы ответить согласием, но, наткнувшись на ледяной взгляд Павла, громко клацнул челюстями и промолчал.
- Нам ничего не нужно, кроме вашего признания, Римма Трофимовна.
- Да какого ж признания? – всплеснула она руками, голос стал ещё слаще, у Златы аж скулы свело. – Что ж вам надо-то от бедной и почти одинокой женщины?
Павел, наступая, вдавил её в какую-то мрачную комнатёнку, видимо, гостиную, обставленную с наивным деревенским шиком: полированная стенка с имитацией кованых решёток по стёклам, кресло, покрытое ковровой дорожкой, диван, над которым висела скатерть с лебедем, призванная, видимо, заменить ковёр, телевизор, покрытый куском тюля, большой стол.
У бабушки и дедушки Павла в рабочем посёлке под Горьким была почти такая же комната. Но в ней было светло и чисто, пахло пирогами, телевизор покрывала накрахмаленная кружевная салфетка, собственноручно связанная бабушкой, а не грязный, давно утративший белизну кусок тюля, на кресло и диван были накинуты клетчатые лоскутные покрывала, тоже бабушкино творчество. Маленький Пашка обожал гостить у родителей мамы, и их дом не казался ему ни безвкусным, ни мрачным.
Но в этой комнате он испытывал желание раздвинуть давно не стиранные шторы, об которые, судя по их виду, кто-то имел привычку вытирать руки, и настежь распахнуть окна, чтобы не было этого отвратительного запаха грязного запущенного жилья, самогона и нечистого белья.
Подавив в себе чувство брезгливости, он взял Трофимовну выше мягкого, рыхлого обнажённого локтя, провёл к столу и усадил на стул. Жестом пригласил сесть остальных. Самогонщица испуганно смотрела на него и вертела в руках грязную тряпку, висевшую у неё на необъятной талии, видимо, вместо фартука. Все молчали. Первой не выдержала хозяйка, переводя взгляд с одного незваного гостя на другого, она неожиданно громко взвизгнула:
