Книга Я – Сания - Сания Испергенова

В больницу я старалась сбежать всякий раз, как в детском доме становилось невыносимо. Иногда мне кажется, я и болела только для этого – чтобы как можно чаще оттуда уезжать. А когда немного подросла, стала большая и умная, додумалась напрашиваться в санаторий. И тоже сработало!

Началось все с одного неприятного случая. Однажды в четвертом классе мы собирались в очередной музей. Везти нас должна была старшая воспитательница, Людмила Дмитриевна, а она, нужно сказать, меня невзлюбила. Например, каждые выходные она по очереди брала наших детей к себе домой. Угощала их, подарки всякие дарила, а в понедельник приводила обратно в детдом – и до следующего раза, пока очередь не дойдет. Детей много, она одна, счастье такое выпадало редко, приходилось долго его ждать. И я, конечно, тоже ждала. Очень! Но меня она не взяла ни разу! Сначала я задавала себе вопрос: «Почему? Чем я отличаюсь от остальных?» Потом мне стало обидно. Я чувствовала себя ущербной и думала, что она не берет меня из-за того, что я писаю в кровать. А еще она постоянно меня ругала. При любом удобном случае устраивала «показательную порку».

Погода в тот «музейный» день была слякотной, и Людмила Дмитриевна велела мне надеть колготки. А у меня не оказалось чистых – все они были постираны и сушились на батарее. Тогда я надела лосины, носки, а сверху брюки. Но была еще одна трудность – из-за моего плоскостопия быстро портилась обувь, «молния» на ботинках перетиралась буквально за пару недель. То ли обувь для нас закупали низкого качества, то ли у меня ноги были совсем уж кривые, но стоило чуть-чуть поносить, и вода начинала затекать внутрь. А другую обувь никто так быстро не даст. В итоге из-за той поездки в несчастный музей ноги у меня промокли насквозь. На следующее утро просыпаюсь, а у меня – бах! – и температура под сорок.

– Где ты вчера была? – Любовь Алексеевна, главный врач в изоляторе, решила, на мою голову, провести расследование.

– Ездила с Людмилой Дмитриевной в музей. – Я, как обычно, со своей правдой: нет бы сообразить, куда ветер дует, и промолчать.

– У тебя ноги были сухие? – не отстает она.

– Нет, – говорю, – промокли.

– Почему?

Я объяснила как есть – что ботинки воду пропускают, «молния» перетерлась.

– Таааак, – она резко встала, – я все поняла!

Мне она дала лекарство, положила в изоляторе спать, а сама пошла отчитывать старшего воспитателя, почему у нее дети с мокрыми ногами по музеям ходят и кому это надо. Я отлежалась, температура у меня упала, и мне говорят: «Иди вместе со всеми обедать». Конечно, Людмила Дмитриевна уже ждала меня на пороге в столовую. Искры так и сыпались у нее из глаз.

– Аааа, – она уперла руки в бока, – предательница явииилаааась!

– Что?! – Я вытаращила на нее глаза.

– Как ты посмела обвинить меня в том, что промокла?! Я тебе велела колготки надеть, а ты?! Больше ни в какой музей не поедешь, в театр не пойдешь, ничего у тебя больше не будет, кроме твоего любимого изолятора!

Она кричала и кричала. Вылила на меня столько грязи, что мне стало физически плохо. В результате я так и не поела, убежала обратно в изолятор и там дала волю слезам. Я не понимала, в чем меня обвиняют, за что такие слова?! Ничего же страшного не произошло.

Любовь Алексеевна в изоляторе как могла старалась меня утешить: «Не беспокойся, не расстраивайся, ты будешь ездить». Говорила какую-то ерунду – ни капли не успокоила, только наоборот. Я ощущала обиду не потому, что якобы я не буду ездить в дурацкие музеи, которые нам всем и без того надоели, а потому, что меня унизили, оскорбили. Ничего эти взрослые не понимают. Я попросила врача: «Уйдите, пожалуйста», – и долго потом ревела, не могла никак успокоиться.

В тот раз я пролежала в изоляторе неделю, а когда вышла, наша воспитательница как назло заболела, и ее заменяла Людмила Дмитриевна. И вот тогда для меня наступили черные дни! Она стала делать вид, что меня просто не существует.

Домашнюю работу показать ей нельзя, потому что я для нее как будто больше не существую. Подойти к ней нельзя. Мало того! Она настроила всех детей в группе против меня и запретила им со мной разговаривать. Я стала изгоем. Молчала все время и сидела одна. Плакала целыми днями. Сама у себя проверяла уроки, сама себе ставила галочки – русский сделала, математику сделала, окружающий мир сделала. Мне было очень обидно. Из-за такого пустяка меня так сурово наказали! В который раз я убедилась в том, что у меня в детском доме нет и не может быть друзей.

Я свято верю, что дети дружат только тогда, когда их учат этому взрослые. Когда объясняют и показывают на личном примере, как надо поддерживать друг друга, как в трудные минуты помогать.

А что было у нас в детдоме?! Людмила Дмитриевна сама устроила эту травлю, руководила ею и намеренно держала меня в изоляции. Я страдала, но старалась быть хорошей изо всех сил: прекрасно себя вела, не получила ни единого замечания за целую неделю. И она наконец сдалась.

– Все, можешь со мной общаться, – милостиво разрешила она через неделю, – ты исправилась!

Я не стала ничего ей доказывать. Не сказала: «А вот вы не исправились!», хотя именно это крутилось у меня в голове. Просто поблагодарила и пошла по своим делам. Но это только внешне казалось, что я в порядке. Внутри чувствовала себя совершенно разбитой, практически мертвой от усталости и нервного напряжения. Неделя игнорирования и слез забрала остатки сил, которых и так не было после тяжелой болезни. Я еле передвигала ноги. И уж точно не смогла бы вытерпеть еще хотя бы несколько дней эту Людмилу Дмитриевну рядом с собой. Я хотела избавиться от них от всех! От злых людей, от глупых детей, от мерзких детдомовских стен – никого и ничего не желала здесь больше видеть. Замкнутый круг системы давил со всех сторон и не давал дышать. При этом я не хочу сказать, что люди у нас в детском доме были плохими – та же Людмила Дмитриевна, например, по-своему заботилась о нас, выхаживала меня в зимних лагерях, где я все время болела. За это я ей благодарна.

Но что-то странное происходило со взрослыми людьми в детском доме – многие из них словно забывали, что человек должен управлять своими эмоциями. Срывались из-за пустяков. От этого нам, детям, становилось совсем невыносимо.

– Отправьте меня в санаторий, пожалуйста? – попросила я Любовь Алексеевну.

– Хорошо, постараюсь что-нибудь сделать.

Вопрос решился. Любовь Алексеевна договорилась с санаторием, который был недалеко от нашего детского дома, и оформила мне путевку. Я приехала туда. Посмотрела на это учреждение, и у меня чуть истерика не случилась: то же здание, та же планировка, даже стены один в один! Все отличие только в том, что у нас во дворе футбольное поле, а у них на том же месте горка. «Проходи в столовую, это направо», – говорят мне, а я отвечаю: «Спасибо, знаю». У меня тут же отобрали средства гигиены – шампунь, гель, – оставили только зубную щетку, пасту и расческу. Вещи тоже забрали и положили их на полку в подвал. Не знаю, почему нельзя было держать одежду в тумбочке или в шкафу. Но, если требовалось переодеться, приходилось идти в подвал. А двери внутри здания были без ручек. Взрослые – врачи, медсестры, остальной персонал – носили с собой ложки, и этими ложками, засунув их в отверстия для ручек, открывали двери. Дети самостоятельно вообще никуда не могли попасть – ни в палату, ни в туалет, – нам специальных ложек-открывашек не выдавали.