Книга Волгари - Николай Коняев

И когда, опомнившись, вспоминал Никон, что не свидеться будет уже в этом мире ни со Стефаном Вонифатьевичем, ни со старцем Елеазаром, щемило сердце от неизбывной печали.

В Москве Никон частенько звал теперь к себе старца Григория. Полюбилось Никону беседовать с ним. Хотя какие уж это беседы были: только входил Неронов в Крестовую палату и сразу ругаться начинал:

— Кая тебе честь, владыко святый, что всякому еси страшен? Про тебя глаголют уже, что не ведают, кто ты есть — зверь ли лютый, лев, или медведь, или волк... От тебя всем страх, и твои посланники, паче царёвых, страшны. Не знаю, который образ или звание приял еси. Святительское дело — Христову смирению подражати и Его, Пречестного Владыки нашего, святой кротости... Добро было бы тебе, святитель, подражать кроткому учителю нашему Спасу Христу, а не гордостью и мучением сан держать. Смирен убо сердцем Христос, учитель наш, а ты добре сердит!

— Полно, старец Григорий... — говорил Никон. — Прости, не могу терпеть болей.

— Вот оно-то и есть! — горестно вздыхал Неронов. — Христос первый пострадал за нас, и Образ Свой нам оставил, чтобы мы последовали Его святым стопам, чтобы терпели, как Он. А за тебя, владыко святый, кто терпеть будет?

— Полно уж палить меня! — говорил патриарх. — Дело говори.

— Разреши, святитель, людей страждущих. Меня ради, муками их обложил, с детьми разлучил и рыдати и плаката устроил.

— Скажу, каб всех выпустили... — отвечал Никон, с усилием смиряя себя и в смирении этом ощущая сладость.

— А будет ли, святитель, мученикам тем воздаяние?

— Изволь, старец, зови их с нами хлеба ясти...

— Да где их, бедных, собрать? — вздыхал Неронов. — Оне от тебя ради ушодчи...

Такие вот говори в Крестовой палате шли. Старец Григорий требовал, а патриарх Никон, смиряя себя, слушал его, но дело двигалось, возвращались в лоно Церкви заблудшие овцы.

За этими делами, за заботами патриаршими многотрудными, за строительством Нового Иерусалима и шли месяцы.

Долго уже смирял царя Никон. Никаких попыток не делал, чтобы вызвать на разговор откровенный. Алексей Михайлович тоже крепился, хоть и из последних сил. Неважно дела шли. Затянулась война, и конца ей не видно было. После смерти гетмана Богдана Хмельницкого снова качнулась Украина к Польше. Не с народом своим православным, а с новыми правителями, искавшими себе власти после старого Богдана... С медными деньгами дело не ладилось. На глазах теряли они силу. Масса фальшивых денег появилась. Фальшивомонетчиков хватали.

Рубили руки. Отрубленные руки к стенам приколачивали. Только фальшивых денег ещё больше прибывать стало. И ползли, ползли по Москве слухи, что большую часть фальшивых денег Милославские с Матюшкиным делают...

Худо у Алексея Михайловича дела шли без мудрого патриаршего совета. Недолго уже ждать осталось, когда совсем невмоготу станет... Терпеливо ждал Никон.

9

6 июля 1658 года в Грановитой палате давался обед в честь грузинского царевича Теймураза. Москвичам приказано было в этот день не торговать и не работать, а нарядиться во всё праздничное. Алым шёлком, красными и зелёными сукнами, золотой парчою изукрасились серенькие московские улицы. В глазах рябило. Поглядишь — и непонятно, то ли огонь полыхает, то ли это москвичи спешат поглядеть на грузинского царевича. Ярко стало на улицах, словно вся Москва со всех сторон загорелась...

В Кремле ещё ярче, ещё гуще пылало. Драгоценные камни на одеждах переливались, золото сияло.

Возле Красного крыльца карета грузинского царевича остановилась. На крыльцо ближний боярин Василий Петрович Шереметев вышел. Отдал царевичу низкий поклон. Освобождая царевичу путь, замахал палкой окольничий Богдан Матвеевич Хитрово. Не смотрел, куда бьёт, некогда... Положено, каб по полному чину встреча была.

Попало палкой и Борису Нелединскому, тому самому, который с сушила Аввакума уводил.

— Не дерись, Богдан Матвеевич! — вскричал Нелединский, за лоб хватаясь. — Ведь я с делом сюда пришедчи.

— Кто таков? — спросил Хитрово, хотя и узнал Нелединского.

— Патриарший человек, с делом присланный... Святейший спросить послал.

— Эка важность! — сказал Хитрово и теперь уже прицельно ударил патриаршего посланца по лбу. — Это тебе, каб патриархом не особенно дорожился. Сойди с дороги, червь!

Наконец очищен был путь. Через Святые сени ввели царевича в Грановитую палату.

Огромен был пятисотметровый зал. Льющееся в слюдяные окна июльское солнце сверкало в золочёной резьбе, освещало покрытые богатой росписью стены и своды палаты. Вся Русь собралась здесь. Древнерусские князья и цари смотрели со стен на входящего в Грановитую палату царевича. А тот ступал по полу, застланному персидскими коврами, и щурился от сияния золота. Вокруг колонн, на которые опирались парусные своды, на всю девятиметровую высоту сложены были золотые и серебряные кувшины, и казалось, что на эту груду золота и опирается тяжёлый потолок.

На горящем драгоценными камнями троне сидел царь. Богатые, расшитые самоцветами одежды сияли на нём. На голове горел драгоценными каменьями царский венец.

И как колонну, скрытую за грудами золотой и серебряной посуды, так и государя трудно было разглядеть из-за сияющего вороха бриллиантов и рубинов... Все в белом, по три в ряд стояли с обнажёнными мечами вокруг трона царские телохранители — рынды...

Стольники в обшитых пепельными соболями одеждах разносили наполненные напитками золотые чаши. После этого подана была на столы первая смена холодных яств. Стерляди, белуги, осётры, лебеди белые с крыльями, журавли под шафранным взваром, куры рознянные по костям под огурцом, косяки буженины, свиные лбы под чесноком, сандрики из ветчины...

Потом понесли яшмовые чаши с зажжённым вином, начали подавать горячее...

Четыреста блюд сменилось на столах, когда принесли следующую смену — сласти...

Давно уже отполыхало на золотых куполах соборов зашедшее солнце, а всё ещё не кончался обед, данный в честь подданного великого государя Руссия Великая, Малая и Белая, грузинского царевича Теймураза.

В историю же обед этот вошёл потому, что с него и началось охлаждение государя Алексея Михайловича к патриарху Никону, приведшее в итоге к разрыву.

Никон так и не появился на парадном обеде. Не знала удержу боярская дурь, но дерзость Богдана Матвеевича Хитрово выходила и за границы боярского своеволия. Не до обид, не до гордыни своей было Никону. Едва только поведал ему Нелединский о своих злоключениях, патриарх написал государю гневное послание. Ответ пришёл только на другой день.

«Сыщу и по времени сам с тобою буду видеться...» — писал государь.

8 июля в Казанской церкви был храмовый праздник. Старец Григорий Неронов стоял в своей родной церкви и буквально ощущал, как, разрушая благолепие службы, сгущается в храме нервное ожидание. Ждал государя патриарх. Ждал царя народ. Впервые уклонился богомольный государь от участия в патриаршей службе. Недоумённо переглядывались прихожане. Были и такие, которые откровенно радовались. Торопливо крестились они, опуская глаза. Некоторые уже и забыли о службе, нетерпеливо ждали конца её, чтобы поскорее уйти, рассказать о новости...