Книга Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

— Я как-то об этом не задумывался,— признался Осип, профессионализм которого был иного рода — уметь превращать любые предметы в оружие, способное убить или нанести травмирующее увечье, лишающее боеспособности противника, и рассматривать именно так окружающие веши.

Гости, которым был слышен разговор, проявили повышенный интерес к беседе.

— Тогда что? — спросил кто-то из гостей.

— Меч! — ответила и улыбнулась Маша.

Осип Игнатьевич, носивший экзотическую фамилию Меч, расцвел довольной улыбкой и многозначительно переглянулся с Дмитрием.

— Меч — оружие, которое имело единственное предназначение — убить человека и не могло использоваться в других целях.

— А животное? Его тоже можно было убить мечом! — вступил в разговор господин Конев.

— Нет, Игорь Алексеевич, — возразила Маша. — Меч изготовлен таким образом, чтобы наносить максимальное увечье именно человеку, он сбалансирован по руке и является ее продолжением. Весом, длиной, силой удара он рассчитан на поведение, движения, физику тела человека. Животные действуют иначе, у них более стремительные движения, размеры, вес, кости другие. Меч колет и рубит. Скажем, чтобы ударить медведя, идущего в атаку на задних лапах, не хватит скорости и силы замаха. Медведь стремительнее, он успеет нанести удар лапой сбоку, колющий удар тоже невозможен, для этого надо сделать выпад, вложив силу в удар, чтобы меч вошел достаточно глубоко. А это невозможно, потому что лапы медведя длиннее и быстрее. Пробить же шкуру, слой жира, объем мышц — для этого нужна нечеловеческая сила. То же самое с хищниками из кошачьих — человек не успевает, животное стремительнее, и сила удара требуется во много раз большая. В бою с животным меч только помеха, причем роковая, воин не успевает отражать удары хищника. Кстати, самые кровавые гладиаторские бои в Риме были, когда человек выходил с мечом против хищников. Именно по этой причине.

— А нож? — спросил Дмитрий Федорович.

— Его предназначение — резать, колоть все, что угодно, от противника до бумаги, продуктов. Кстати, в бою со зверем он предпочтительней, скоростнее, мобильнее и позволяет подпустить животное ближе.

— А копье? — спросил кто-то справа.

— Тоже многоцелевое: охота, рыбалка, как посох при движении.

— Но это в прошлом, а сейчас артиллерия, бомбы, — предположил Осип.

— Нет, — снова не согласилась Маша и улыбнулась ему, — цель другая: разрушать, убийство человека в данном случае вторично. И все вышеперечисленное можно применять для спасения человека: копье, нож, стрелы, пистолет, автомат, винтовка — для добывания пищи, то есть спасения от голода. Артиллерия используется для планового схода лавин, разгона облаков, бомбы — для оперативного, быстрого разрушения опасных завалов. И только меч во всей истории человечества имеет единственное предназначение и использование. Его брали в руку с одной целью — убить человека, и больше ничего.

«Нет! Никакой интрижки, никакого легкого постельного романа не будет!» — понял Дмитрий Федорович, засмотревшись на увлекшуюся разговором, разрумянившуюся Машку, чувствуя ровное гудение полыхающего внутри костра.

— А откуда вы это все знаете? — спросила девушка лет двадцати двух-трех, сидящая рядом с хозяином вечера.

Маша на хорошем ровном ходу свалилась с любимого конька, на котором сидела, с азартом погрузившись в научный предмет ее исследований. Она посмотрела на девушку, еле удержавшись от красноречивого жеста: хлопанье ладонью по щеке с последующим упором на локоть и тяжким вздохом, обозначавшим бессилие перед крепчающей тупостью, к которому иногда прибегала в общении с особо бестолковыми своими студентами.

Данная красотуля, отсалютовавшая «разумом», жест бы не оценила, пребывая в полной уверенности об исключительности своего ума и сообразительности, с помощью которых оказалась в шоколаде. Еще бы: отхватила себе богатенького папика; вот сидит рядом с ним на самом центровом месте!

«Тянет ответить: «В книжке прочитала», — с тоской подумалось Маше.

— Это часть моей работы.

— Я же говорила тебе, Игореша, что она спецназовка какая-нибудь или эмчеэсовка, — зашептала девуля, но так, что услышали все рядом сидящие.

Игореша покрылся румянцем стеснения и, видимо, произвел подстольный удар по сексапильным ногам подруги, отчего девица тихо ойкнула.

— Нет, я не спецназовка и не эмчеэсовка, — улыбнулась Машка. — Просто хорошо плаваю.

— Да-а... — подрастеряла жгучести интереса барышня. — А кем же вы тогда работаете?

«Тогда» прозвучало как недоумение: «А кем еще можно работать?», что-то этом духе.

«М-да! Клиника!» — уныло подумала Машка, привыкшая общаться с представителями молодого поколения, получающими знания, людьми

умными, интересными, грамотными, балбесами, конечно, иногда, но по причине молодости и бесшабашности.

Но все же не смогла удержаться и процитировала по-французски:

Дитя, прелестное дитя!

Ты в двадцать лет играешь в куклы

Мужских желаний и страстей и рокируешь кавалеров

По рангу значимых мастей...

Победный подхватил:

Ты все на свете знаешь точно:

как пить чаи, что говорить,

Не позволяя многоточью призывно разум твой будить...

Машка всем корпусом развернулась к Победному, сияя от радости:

— Вы говорите по-французски!

Костер внутри пыхнул, напоминая о себе. Дима улыбнулся ей навстречу — такая она была необы кновенная...

Эпоху назад, когда он гулял с шестнадцатилетней Машкой по городу и заговорил с ней на английском, она всплеснула руками от радости, восторженно просияла глазами и воскликнула на всю улицу:

— Дима! Ты говоришь по-английски!

Он расхохотался:

— Машка, нельзя так радоваться чужим успехам, сожрут!

— Да я чужим не радуюсь. Я твоим радуюсь!

Они бродили, разговаривали на английском,

так что милиционер проводил их подозрительным взглядом. В закрытом военном городе Севастополе иностранцев не было, и люди, разговаривающие на другом языке, вызывали поэтому определенные вопросы; они сбежали от милиционера, хохоча. А Машка крикнула на бегу блюстителю порядка:

— Мы тренируемся!

Это она его сподвигла к изучению на уровне совершенства языка. Восемнадцатилетнего Диму заело, что двенадцатилетняя шпингалетка трещит по-английски, как на родном, а он...

От тоски безбрежной на службе он выучил немецкий, чтобы занять чем-то голову и прогнать муторные мысли. Это оказалось несложно: изучая английский, он для себя выработал систему, применимую к изучению любых языков, ну а французский совсем легко пошел. Между делом.