Книга Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели - Василий Звягинцев

Знак получился хорошим. Вроде Кульмского креста, изготовленного из подобранных на поле боя осколков вражеских ядер. Крестик типа Мальтийского (с намеком на причастность к тайнам и рыцарскую верность), чуть меньше обычного, в центре — неизменный двуглавый орел, держащий в лапах мечи. На подложенном под перекладины лавровом венке — зернышки простого дорожного булыжника, на память о стамбульских мостовых. И надпись: поверху — «Стамбул-Царьград 1920», снизу — выделенная рубиновой эмалью положенная горизонтально восьмерка. Обозначение бесконечности. Эта символика волновала Басманова с юных лет. Знак был на двух колечках прикреплен к квадратной колодке с синей, пересеченной посередине красной полоской лентой, как на ордене Александра Невского.

Хаим Терушкин выполнил работу в срок, но взял за нее… Вы не поверите.

— Знаете, господин полковник, как трудно найти листовой мельхиор? — болтал ювелир, укладывая награды в коробочки. — Мы же таки не в Кольчугине, где это делается само собой?! А эти ваши детальки? Я посадил десять зубных врачей, чтобы они своими бормашинами точили листики. С раннего утра и до поздней ночи. А граверам вытачивать буковки? А паять! Вы знаете, как трудно паять мельхиор, чтобы незаметно было? Но получилось неплохо, вы согласны? А булыжник? Достать, разбить, грамотно огранить! Вы художник, господин полковник, это вам не Хаим Терушкин, это вам любой еврей скажет. Воевать, конечно, тоже нужно, кому же, как не вам? За Стамбул — отдельное спасибо. Сейчас там работают два моих брата и зять. Ни на что не жалуются. С турками таки да, было плохо, а с русскими и греками — почти что рай земной.

— Легко гайки вкручивать? — с усмешкой спросил Басманов.

— Ай, о чем вы говорите? Люди все одинаковые, бедного еврея каждый хочет обидеть! Только русский городовой кладет в карман зеленую бумажку[47], и до следующей пятницы ни о чем таком думать больше не нужно. А турецкий мог взять целых десять пиастров и тут же унести половину лавки. Вы понимаете разницу?

— Ваши заботы, — отмахнулся Басманов.

— Конечно не ваши, — охотно согласился ювелир. — Если бы я носил на плечах золотые погоны и на боку револьвер, а за мной стояла вся русская армия — в лавку не зашел бы ни один шлемазл, ни из наших, ни из ваших…

— Еще конкретнее выражаться умеете? В подобном духе я и в казарме потрепаться могу…

— Конечно, конечно, — сделал озабоченное лицо ювелир. — Вот все ваши ордена. Только я вам все равно скажу — заказали бы вы их из нормального серебра — обошлось бы куда дешевле.

— Спасибо, любезнейший. Свою работу вы сделали хорошо, — сказал Басманов, любуясь знаком. — Остальное вас ни в коей мере не касается. Рассчитаемся — и до свидания. Только я хочу вас предостеречь — вздумаете копии делать, шкуру спущу. Не хуже турецкого янычара. Какие-либо доказательства, кроме моих слов, требуются для подтверждения?

— Клянусь машиахом, господин полковник! Зачем мне еще такая головная боль?

— Смотри, Хаим Маркович, я шутить не люблю. Нашутился уже… Аж самому противно!

Награждение прошло торжественно, как в царском дворце. Басманов вызывал офицеров не по чинам, а в порядке поступления в отряд, брал из рук Давыдова крест и прикалывал к одежде, преимущественно штатской. Но значения это не имело. Впечатление у награждаемых было огромное, на что Михаил Федорович и рассчитывал. Не зря Петр Великий писал: «Наказать — накажи, но потом и обласкай!»

В завершение полковник прикрепил награду на лацкан Давыдова (крест № 3), а тот — ему, за номером первым, а чего стесняться, как было, так и было.

Волнующую процедуру завершили в кают-компании, где за столами смешались флотские и сухопутные офицеры. В качестве дополнительно штриха мастера, особенно, для тех, кто еще не свыкся с новыми временами и новой судьбой, Басманов пустил через корабельную трансляцию песню, восхитившую его в две тысячи пятом году.

В отличной маршевой аранжировке.

Друзья мои начальники, а мне не повезло,

Который год скитаюсь с автоматом.

Такое вот суровое мужское ремесло.

Аты-баты!

Афганистан, Абхазия, и вот теперь Чечня

Оставили на сердце боль утраты

За всех, кого не вывел из-под шквального огня.

Аты-баты!

Служил я не за звания и не за ордена,

Не по душе мне звездочки по блату!

Но звезды капитанские я выслужил сполна.

Аты-баты.

Россия нас не балует ни славой, ни рублем,

Но мы — ее последние солдаты.

И, значит, нужно выстоять, покуда не помрем.

Аты-баты…[48]

— Великолепно, господа, великолепно! И все совершенно про нас, — закричал кто-то. Предлагаю выпить за этого капитана! — закричал кто-то, вставая.

Выпили, чокаясь рюмками и стаканами.

— Давайте, братья, сделаем ее нашей строевой песней!

И это было принято единогласно. Басманов не возражал.

— Господин полковник, прикажите завести еще раз, мы слова выучим…

Пока Басманов занимался делами службы и боевым слаживанием отряда, Белли, Ростокин и Алла со вкусом прощались с цивилизованной жизнью. Именно так Игорь и выразился — и был по-своему прав. Двадцать пятый год за четыре года активного «прогрессорства» сильно продвинулся в смысле культуры и удобств жизни.

Можно сказать, что крупные города (села и хутора не берем) Югороссии настолько обогнали Париж, Лондон и Нью-Йорк, что туристы, авантюристы, просто честные труженики, желающие хорошо заработать, рвались в нее с напором, не уступающим аналогичному пятьдесят лет спустя в обратном направлении. В Харькове, Киеве, Одессе, Мариуполе, Николаеве, Ростове, Екатеринодаре, Ставрополе энергичный эмигрант из Европы и Северной Америки с умными мозгами и умелыми руками мог хорошо устроиться, быстро разбогатеть и посылать домой фотографии: «Я и мой автомобиль», «Моя семья и мой дом», «Я и мой завод»… Вызывая тем самым новый прилив искателей счастья. Теперь даже Форду интереснее было проситься в компаньоны к Харьковскому автогиганту, чем клепать свои примитивные, не имеющие даже бензонасоса «Жестянки Лиззи»[49]в Детройте.

В Севастополе компания поселилась в той же гостинице «Морской», где жил Шульгин в октябре двадцать первого, где тогда разыгрались очередные драматические события.[50]Сейчас здесь было тихо и мирно. Только шум моря за окнами и картины повседневной жизни флота оставались прежними.

— Вы чем заниматься собираетесь, Владимир? — участливо спросила старлейта Алла. Возможна, вообразила, что без ее присмотра и общества молодому человеку будет скучно? — А то можно программу придумать…