Книга Красное и черное - Фредерик Стендаль

— Но ведь такой скандал ужасный и для него несчастье.

— Нет, это мой позор, я всё на себя приму: пусть меня втопчут в грязь, — может быть, это спасёт моего сына. Вот этому-то сраму подвергнуться, погубить себя в глазах всех, — может быть, это и есть такая казнь публичная! Сколько я могу рассудить моим слабым рассудком, разве это не самая величайшая жертва, какую я могла бы принести богу?.. Может быть, он смилостивится, примет моё уничижение и оставит мне моего сына. Укажи мне какую-нибудь другую жертву, ещё более мучительную, — я готова на всё.

— Дай мне наказать себя. Я ведь тоже виноват, тоже! Хочешь, я сделаюсь затворником-траппистом{62} . Эта суровая жизнь может умилостивить твоего бога... О господи! Как это ужасно, что я не могу взять на себя болезнь Станислава...

— Ах! Ты-то любишь его! — вскричала г-жа де Реналь, бросаясь ему в объятия.

Но в тот же миг она с ужасом оттолкнула его.

— Я верю тебе, верю! — простонала она, снова падая на колени. — Ты мой единственный друг! Ах, почему не ты отец Станислава! Тогда бы это не был такой ужасный грех — любить тебя больше, чем твоего сына.

— Позволь мне остаться с тобой, и с этой минуты я буду любить тебя только как брат. Это по крайней мере хоть разумное искупление, — оно может смягчить гнев господень.

— А я? — вскричала она, вскакивая, и, схватив голову Жюльена обеими руками, отодвинула её от себя и заглянула ему в глаза. — А я? Я могу любить тебя, как брата? В моей ли власти любить тебя, как брата?

Жюльен залился слезами.

— Как хочешь, как хочешь! — воскликнул он, падая к её ногам. — Только скажи, что мне делать! Я послушаюсь, больше мне теперь ничего не остаётся. У меня разум помрачился, я не знаю, как быть. Уйду я — ты всё мужу расскажешь, ты погибнешь, да и он с тобой. Никогда уж после такого срама ему не быть депутатом. Останусь — ты будешь думать, что из-за меня погиб твой сын, и сама умрёшь от горя. Ну, хочешь, попытаемся, — я уйду? Хочешь, я наложу на себя наказание за наш грех и уйду от тебя на неделю? Уйду и скроюсь совсем, туда, куда ты велишь. Ну хоть в аббатство Бре-ле-О? Но поклянись мне, что ты ничего без меня не будешь говорить мужу. Ты только подумай: если ты скажешь, мне уж нельзя будет вернуться.

Она обещала; он ушёл, но не прошло и двух дней, как она вызвала его обратно.

— Без тебя мне не сдержать клятвы, которую я тебе дала. Если тебя не будет здесь, если ты не будешь постоянно приказывать мне взглядом, чтобы я молчала, я всё расскажу мужу. И каждый час этой невыносимой жизни мне за день кажется.

Наконец небо сжалилось над несчастной матерью. Постепенно Станислав начал поправляться. Но покой уже был нарушен, она теперь сознавала всю чудовищность содеянного ею греха и уж не могла обрести прежнего равновесия. Угрызения совести не покидали её, и только теперь они стали для неё тем, чем неминуемо должны были стать для чистого сердца. Жизнь её была то раем, то адом: адом, когда она не видела Жюльена; раем, когда она была у его ног. «Я теперь уже не обманываю себя ни в чём, — говорила она ему даже в те минуты, когда, забываясь, всей душой отдавалась любви. — Я знаю, что я погибла, погибла, и нет мне пощады. Ты мальчик, ты просто поддался соблазну, а соблазнила тебя я. Тебя бог может простить, а я теперь проклята навеки. И я это наверное знаю, потому что мне страшно, — да и кому бы не было страшно, когда видишь перед собой ад? Но я, в сущности, даже не раскаиваюсь. Я бы опять совершила этот грех, если бы всё снова вернулось. Только бы бог не покарал меня на этом свете, через моих детей, — и это уже будет много больше, чем я заслуживаю. Но ты-то по крайней мере, ты, мой Жюльен, — восклицала она в иные минуты, — ты счастлив, скажи мне?! Чувствуешь ты, как я тебя люблю?»

Недоверчивость и болезненная гордость Жюльена, которому именно и нужна была такая самоотверженная любовь, не могли устоять перед этим великим самопожертвованием, проявлявшимся столь очевидно чуть ли не каждую минуту. Он боготворил теперь г-жу де Реналь. «Пусть она знатная дама, а я сын простого мастерового — она любит меня... Нет, я для неё не какой-нибудь лакей, которого взяли в любовники». Избавившись от этого страха, Жюльен обрёл способность испытывать все безумства любви, все её мучительные сомнения.

— Друг мой! — говорила она ему, видя, что он вдруг начинает сомневаться в её любви. — Пусть я по крайней мере хоть дам тебе счастье в те немногие часы, которые нам осталось провести вместе. Будем спешить, милый, быть может, завтра мне уже больше не суждено быть твоей. Если небо покарает меня в моих детях, тогда уж всё равно, — как бы я ни старалась жить только для того, чтобы любить тебя, не думая о том, что мой грех убивает их, — я всё равно не смогу, сойду с ума. Ах, если бы я только могла взять на себя ещё и твою вину, так же вот самоотверженно, как ты тогда хотел взять на себя эту ужасную горячку бедного Станислава.

Этот резкий душевный перелом совершенно изменил и самое чувство Жюльена к его возлюбленной. Теперь уже любовь его не была только восхищением её красотой, гордостью обладания.

Отныне счастье их стало гораздо более возвышенным, а пламя, снедавшее их, запылало ещё сильнее. Они предавались любви с исступлением. Со стороны, пожалуй, могло бы показаться, что счастье их стало полнее, но они теперь утратили ту сладостную безмятежность, то безоблачное блаженство и лёгкую радость первых дней своей любви, когда все опасения г-жи де Реналь сводились к одному: достаточно ли сильно любит её Жюльен? Теперь счастье их нередко напоминало преступление.

В самые счастливые и, казалось бы, самые безмятежные минуты г-жа де Реналь вдруг вскрикивала:

— Боже мой! Вот он, ад, я вижу его! — и судорожно стискивала руку Жюльена. — Ах, какие чудовищные пытки! Но я заслужила их! — И она сжимала его в своих объятиях и замирала, прильнув к нему, словно плющ к стене.

Тщетно Жюльен пытался успокоить её смятенную душу. Она хватала его руку, осыпала её поцелуями, а через минуту снова погружалась в мрачное оцепенение.

— Ад, — говорила она, — ад — ведь это было бы милостью для меня: значит, мне было бы даровано ещё несколько дней на земле, с ним... Но ад в этой жизни, смерть детей моих... И, однако, быть может, этой ценой мой грех был бы искуплен... О боже великий, не даждь мне прощения такой страшной ценой! Эти несчастные дети, да разве они повинны перед тобой! Я, одна я виновна! Я согрешила, я люблю человека, который не муж мне.

Бывали минуты, когда Жюльену казалось, что г-жа де Реналь как будто успокаивается. Она старалась взять себя в руки, не отравлять жизнь тому, кого она так любила.

В этих чередованиях любви, угрызений совести и наслаждения время для них пролетало, как молния. Жюльен совершенно утратил привычку размышлять.

Как-то раз горничная Элиза отправилась в Верьер, — у неё была тяжба в суде. Она встретила г-на Вально и из разговора с ним обнаружила, что он страшно сердит на Жюльена. Она теперь ненавидела гувернёра и частенько судачила о нём с г-ном Вально.