Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

не случилось. Мы с тобой живы, и слава Богу!

— Да. Я больше не стану об этом вспоминать, спасибо и этой русской женщине тоже, светлая ей память. Интересно бы найти обеих её дочерей. И очень хочется воочию увидеть Рину, но она так далеко, в Иерусалиме. Было бы правильно, хотя бы раз в году, живыми видеть тех, кто вечно нам дорог, и собрать всех вместе. Разве не смог бы сделать этого Бог людям добрым, если Воланду по силам собрать на бал преступников? Неужели наши люди не будут и друг другу интересны? Обязательно будут! Ой, проболтаем завтрак! Вставай! Военный подъём, лежебок!

Сегодня обещают днём таяние снега, Борис, а к вечеру снова придёт снежный циклон или антициклон, я не запомнила, или от усталости и переживаний перепутала один с другим, но очень хотела бы после завтрака прогуляться с тобой и Джимом. Его надо поддержать, ведь мы почти друзья с ним, не так ли? Можем стать друзьями, если он будет меньше гнуть из себя. Так по-русски? Да, правильно! И надо что-нибудь купить, хотя бы выглядеть туристами, а не белыми воронами среди них, в наших городских костюмах.

— Таяние снега русские называют и одним словом — оттепель. От тепла. Снег тает, потому что оттеплел, хотя так уже не говорят.

— А здесь неплохо, — сказал Миддлуотер, спокойно встретивший нас в холле первого этажа, — много молодёжи. Но вы, двое великовозрастных, видите только друг друга. И всё же, Борис, дай мне твой сотовый телефон, спишу себе номер.

Я повиновался. Носил его с собой, но не пользовался.

— Да, молодых много, — согласилась Акико и чуть порозовела, — есть даже композитор-китаец, правда, с Тайваня, а не из материкового Китая. Мы не познакомились, но мне нравится, как он музицирует на синтезаторе, в его руках как будто целый оркестр. Ему тоже нравится Рыбников. Китаец часто играет мелодии про карие вишни и белый шиповник.

— Возьму после завтрака лыжи, — добавил Джеймс и вдруг спросил, — кто-нибудь составит мне компанию?

— Мне противопоказано, — немедленно отказалась Акико и поправилась, — я хотела сказать, что так и не научилась ходить на лыжах. И будет оттепель.

— Остаются прогулка и любование горными видами, пока позволяет погода, — согласился американец. — Спасибо вам, вы вчера здорово меня поддержали.

После прогулки он зашёл с нами в универсальный магазинчик при отеле и со смехом сказал Акико, что ни разу не видел ещё, как она покупает вещи. Впрочем, с женой он по магазинам тоже не ходил, подбирать готовую одежду Джеймсу Миддлуотеру не было ни необходимости, ни привычки.

Переодевшись туристами, мы снова вышли на воздух, без Джеймса, но по дорожкам текли ручейки, и далеко мы в этот раз не уходили. Когда мы вернулись с предобеденной прогулки, Акико включила телевизор и устроилась перед ним. Гостиничный телекомплекс показывал запись с Риверданс — темпераментными ирландскими танцами для гармонизации духа и тела, так решила моя любимая.

В номере потемнело. Она подошла к окну:

— Похолодало, всё застывает и снова падает снег. Укрывает под соснами, по склонам гор, все старые грехи. Он, как листы альбома, на которых можно снова писать, пока снег не растает.

Пока я был в тренажёрном зале, Акико исписала, исчеркала, испортила с обеих сторон и выбросила в урну в туалетной комнате всю бумагу, какую нашла в номере. У меня возникло ощущение, что она чего-то ждёт, но мне об этом не расскажет, и я не решался спрашивать.

Но она сказала сама, что пыталась написать необходимое письмо, а вместо него написала стихи на русском языке и, пока у неё не получилось, была, словно в лихорадке, и не могла успокоиться несколько часов. Меня не было в номере три часа. Её стихи остались для меня неприкосновенной тайной. Письмо она могла продиктовать своей Джоди, но не стала. Почему?

На следующее утро мне почудилось спросонок, что я проспал всё на свете. Акико давно встала, и в номере её не было. Я заглянул в окно. Казалось, затяжные снегопады снова отрезали нас от всего остального мира и от горы Асахи, разумеется. Оделся и тоже вышел, осматривая холлы и интерьеры, воспроизводящие интересное японцам швейцарское шале. Мне показалось, что Акико должна быть на первом этаже гостиницы, в каминном зале, стены которого украшали почему-то европейские эстампы в металлических тонких обрамлениях и кашпо с висящими из них зеленолистыми плетями аспарагусов. Наконец-то, я разглядел хотя бы это.

Ещё на лестнице я слышу, как потрескивают полутораметровые поленья в огромном камине, огонь никак не разгорается, потому что сверху давит тёмное небо с плотными многоснежными тучами. Снег за окнами всё валит и валит. На первом этаже гостиницы в полутёмном каминном зале горят лишь несколько лампочек при входе. На душе становится ещё сумрачнее оттого, что в зале лениво перебирает клавиши музыкального синтезатора «Хайтачи» давешний композитор-китаец с Тайваня. Не понять, какую мелодию подбирает он и, не завершив, обрывает печальные звуки. Склоняется в задумчивости над инструментом, вновь переключает тумблеры, подбирая звучания различных инструментов, и слышатся то лёгкие прикосновения к струнам сямисэна, то протяжные вздохи японской бамбуковой флейты сякухати. Вот он взъерошил черноволосую шевелюру, поднял голову и с каким-то странным и неожиданным удивлением, которое я ощутил ясно, повернул лицо к окну, как если бы ждал чего-то для себя отсюда, от окна с невидимой из-за снегопада, но ощутимой горой Асахи.

И я перевёл мой взгляд в том же направлении. У панорамного окна словно закаменела в глубокой грусти моя любимая. Она стоит спиной к каминному залу, и я так и не вошёл в зал из коридора, и остановился у стены, и не решился приблизиться. Мне показалось, что если я сделаю ещё хотя бы шаг, то совершу величайшее кощунство. Я почти вжался в стену и только смотрел и смотрел во все глаза, как если бы хотел запомнить эту неожиданную и печальную до пронзительности сцену на всю жизнь. «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…» Всё та же, любимая ею, рок-опера «Юнона» и «Авось!» припомнилась мне.

На Акико белый гладкий свитер, тёмно-синие, как МиГ, брюки от лыжного костюма. Спинку она держала не менее прямо, чем виденная мной некогда Женни Маркс. Фоном за её тонкой фигурой пасмурно-сиреневое небо, покрытые снегом и влажные голые ветки, с которых то и дело обваливаются протяжённые снежные поленья. Волосы Акико свила сегодня в подобие струи водопада, перебросила на грудь и укрыла под своеобразной пеленой руки. Я ведь могу рассматривать Акико со всех сторон и заглядывать