Книга Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года - Сергей Чупринин

– А я бы их (Синявского и Даниэля) своими руками расстрелял. Я думал, что вы, Зоя Сергеевна, будете требовать смертной казни.

– Не беспокойтесь, они в таких условиях, что сами умрут… (Р. Орлова // Знамя. 2018. № 9. С. 166).

14 июня. В «Советской культуре» статья В. Ольшевского «Дорогая цена чечевичной похлебки», резко направленная против неофициальных художников.

Председатель Комитета по печати при Совете министров СССР Н. А. Михайлов направляет в ЦК КПСС записку, докладывая, что «в истекшем году Главлитом было проконтролировано 19 098 иностранных периодических изданий, большое количество книг, брошюр и мелкопечатных изданий на 30 языках», которые «засылаются в Советский Союз различного рода антисоветскими эмигрантскими, а также буржуазными организациями и частными лицами. Как правило, они адресованы районным библиотекам, редакциям местных газет и журналов, больницам, школам, институтам, отдельным гражданам республик Прибалтики, Средней Азии, западных областей Украины, некоторых областей РСФСР и Закавказья».

Всего «в 1965 году Главлитом задержано и не пропущено адресатам около 2000 названий книг и брошюр, поступивших в порядке массовой засылки, общим тиражом свыше 52 тыс. экземпляров» (Вопросы литературы. 1998. № 5).

17 июня. В «Литературной России» стихотворение Ярослава Смелякова «Анна Ахматова»:

Не позабылося покуда

и, надо думать, навсегда,

как мы встречали Вас оттуда

и провожали Вас туда.

Ведь с Вами связаны жестоко

людей ушедших имена:

от императора до Блока,

от Пушкина до Кузмина.

Мы ровно в полдень были в сборе

совсем не в клубе городском,

а в том Большом морском соборе,

построенном еще Петром.

И все стояли виновато

среди хоругвей, вдоль икон —

без полномочий делегаты

от старых питерских сторон.

По завещанью, как по визе,

гудя на весь лампадный зал,

сам протодьякон в светлой ризе

Вам отпущенье возглашал.

Он отпускал Вам перед Богом

все прегрешенья и грехи,

а было их не так уж много —

одни поэмы да стихи.

18 июня. В редакции «Нового мира» обсуждение первой части повести Александра Солженицына «Раковый корпус». Как вспоминает Солженицын,

мнения распались, даже резко. Только умягчительная профессиональная манера выражаться затирала эту трещину. Можно сказать, что «молодая» часть редакции или «низовая» по служебному положению была энергично за печатание, а «старая» или «верховая» (Дементьев – Закс – Кондратович) столь же решительно против. Только что вступивший в редакцию очень искренний Виноградов сказал: «Если этого не печатать, то неизвестно, для чего мы существуем». Берзер: «Неприкасаемый рак сделан законным объектом искусства». Марьямов: «Наш нравственный долг – довести до читателя». Лакшин: «Такого сборища положительных героев давно не встречал в нашей литературе. Держать эту повесть взаперти от читателя – такого греха на совесть не беру».

После поправок, внесенных по требованию Твардовского, Солженицын вновь представил «подстриженную» рукопись в редакцию, и на обсуждении, состоявшемся через неделю,

А. Т. объявил: редакция считает рукопись «в основном одобренной», тотчас же подписывает договор на 25%, а если я буду нуждаться, то потом переписывает на 60%. «Пишите 2-ю часть! Подождем, посмотрим» (А. Солженицын. С. 151, 155).

Такое решение редакции, – продолжает Солженицын, – искренно меня облегчило: все исправления можно было тотчас уничтожить, вещь восстановить – как она уже отстукивалась на машинках, передавалась из рук в руки. Отпадала забота: как выдержать новый взрыв А. Т., когда он узнает, что вещь ходит864.

Но всего этого я не объявил драматически, потому что лагерное воспитание не велит объявлять вперёд свои намерения, а сразу и молча действовать. И я только то сказал, что договора пока не подпишу, а рукопись заберу.

Кажется, из сочетания этих двух действий могла бы редакция и понять! – но они ничего не поняли. Так и поняли, что я покорился, повинился, и вот буду работать дальше, считая себя недостойным даже договора. Я опять стал для них овечкой «Нового мира»! (Там же. С. 155).

20 июня. Отменен приговор народного суда о высылке Андрея Амальрика в Сибирь за тунеядство. 29 июля он вернулся в Москву.

21 июня. В докладной записке председателя КГБ В. Е. Семичастного, направленной в ЦК КПСС, приведена запись подслушанного разговора А. Твардовского:

Что такое СЕРОВ в среде художников? Дружно презираемый человек. Творчески – ничтожество, а по человеческим данным подонок. Но зато – рад стараться, стою на платформе (цит. по: В. Огрызко. Тайны советских классиков. С. 457).

Не позднее 22 июня. В Коммунистической аудитории МГУ вечер памяти поэтов, не вернувшихся с войны, в котором, судя по «Хронике университетской жизни», составленной по архивным источникам, принимают участие Юрий Левитанский, Булат Окуджава, Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко (О. Герасимова. С. 542).

Первое и по сути единственное выступление Бродского перед большой аудиторией в Москве описано многократно, но описано по-разному.

Так, Валентина Полухина датирует это выступление сначала октябрем 1965 года (В. Полухина. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского. С. 118), хотя затем сообщает, что в июне 1966 года Бродский «был на квартире Евгения Евтушенко в районе Аэропорт вместе с Василием Аксеновым и Виктором Ерофеевым. Евтушенко пригласил Бродского читать стихи в МГУ вместе с ним, Беллой Ахмадулиной и Булатом Окуджавой» (Там же. С. 127).

Владимир Алейников, в свою очередь, переносит этот вечер на весну 1966 года и из Коммунистической аудитории в клуб МГУ:

Зал, конечно, был полон. На сцене председательствовал Евтушенко. Рядом с ним, за столом, сидели Окуджава и Ахмадулина. Вроде был еще и Рождественский. Ну а с краю, особняком, независимо сразу от всех выступающих шестидесятников и весьма угрюмо, сидел, весь взъерошенный, рыжий Бродский. Вечер вел Евтушенко. Со знанием своего привычного дела.

Поначалу он слово дал не кому-нибудь там другому, а проверенному в боях за гражданственность, патриотичному и кристально честному, правильному до оскомины, до зевоты, до тоски зеленой, Рождественскому.

И железный Роберт доверие всех товарищей – оправдал. И стихи он читал – кондовые. Но зато уж – не придерешься. Потому что – насквозь советские. Даже в лирике – верный курс.