Книга Твоя Шамбала - Владимир Сагалов

Он сидел и медленным взглядом разглядывал едва различимые в плавающем красноватом свете предметы, которых он не замечал в предыдущие дни. По правую сторону от скамьи стоял такой же массивный деревянный стол, а на нём – большая толстая восковая свеча в глиняной чаше. Рядом с ней керосиновая лампа, а над столом, на крючках, висели драные лыковые мочала. Штефан протянул руку, стянул одно с крючка и стал рассматривать, мять, словом – изучать непонятный предмет. Затем, наклонившись ближе к отворённой печной створке, напрягая зрение и фантазию, он пытался разглядеть и догадаться, что же это и из чего сделано. В этом положении, сидящим у открытой печи с таинственным предметом в руке, его застал Георг. Приготовив в доме травяной отвар, который уже стал нравиться Штефану, Георг пришёл позвать его в дом.

– Если ты хочешь побольше огоньку, то подбрось полено, а мочало жечь не нужно, – шутя сказал Георг.

– Я и не хотел его жечь, я не пойму просто, что это. Мягкое и не мягкое, вроде из травы сухой или нет? – смеясь, ответил Штефан.

– Ты дома чем моешься? Ты что, мочало не видел никогда?

– Да я, конечно, догадался, что это мочало, – вставая, ответил Штефан, – просто подумал, что я, да и многие мои знакомые, заказываем подобные вещи в дорогих магазинах, за большие деньги. Будь то мочало или другие предметы гигиены. Мы думаем, что имея возможность заплатить бешеные деньги за биологически натуральный продукт, даже за такой маленький, как это мочало, мы… Как бы это сказать? В общем, не каждый может себе позволить подобную роскошь. Мы, я имею в виду тех, кто в состоянии позволить себе вот такое мочало, относим себя к элите общества. Мы определяем наш социальный статус по способности человека купить себе вот такое точно мочало. Ты меня понимаешь? Мы, имеющие средства на покупку такого мочала, как бы возвышаемся над теми, кто не в состоянии позволить себе приобрести подобную вещь и вынужден пользоваться дешёвым синтетическим продуктом. И вот теперь я смотрю на твою полку и вижу, что здесь, в этой старенькой бане, на вот этих крючках, висит целое состояние. А самое важное, что ты об этом не знаешь и не хочешь знать, потому что для тебя это не важно и это является нормой твоей жизни, совершенно обычной вещью. В то время как для меня это не норма и вовсе не обычная вещь, а очень дорогая. Так кто из нас с тобой выше в социальном статусе? Да и есть ли он вообще? Вот это то, о чём я тут, сидя у печи, подумал.

Георг промолчал, задумчиво посмотрел в глаза Штефана и, дав ему надеть свежий, сухой и тёплый тулуп, повёл его в дом спать.

15

Первые катящиеся по земле лучи едва выглянувшего из-за горизонта солнца ещё совсем тускло освещали выбеленные стены комнаты. Отражаясь от них, они набирали силу, и этого было достаточно, чтобы осветить двух сидящих за столом, родственных друг другу взрослых людей, по воле судьбы увидевших друг друга первый раз в жизни лишь несколько дней назад. Несмотря на это, они молча разглядывали друг друга так, как будто виделись впервые. Только сейчас они начали изучать друг друга по-настоящему, благостно, с наслаждением и без суеты. Они не договаривались о столь раннем часе их встречи. Внутренний сакральный голос пробудил Георга, который собрался, приготовил самовар и сел к столу в ожидании своего внука. Штефан был пробуждён несколько позже, но уже знал, что в комнате ждёт Георг, его дед. Он оделся, вошёл в комнату и сел к столу.

На улице пропел петух. Тишина, несущая невероятную радость, пролила слёзы счастья, которые покатились по щекам близких родственников. Любящий взгляд Георга плавал по лицу своего внука и желал найти как можно больше сходства со всё ещё любимой им Габриэлой в чертах лица. Незаметно для себя он погрузился в глубокие воспоминания большой давности. В его памяти они были абсолютно чётко сохранены и не покрылись даже лёгким налётом желтизны, как это бывает со старыми фотографиями – вторым по честности средством воспроизведения бытия после памяти. В воспоминаниях своей жизни Георг не имел белых пятен и видел лицо любимой Габи рядом с лицом Штефана.

– Мне кажется, что только нос мой, а глаза, брови и губы от твоей бабушки, – Георг разлил по чашкам из самовара чай и одну пододвинул к Штефану. – Так рано чаепитием, конечно, не занимаются, но с чаем разговор всегда уютней. Тем более это будут воспоминания, а запивать их чаем очень вкусно. Угощайся.

На улице второй раз пропел петух, и Георг попросил своего внука рассказать о том ребёнке, который родился в середине сорок пятого года, в то время, когда его отец, потерянный всем миром, двигался в направлении Алтая.

– Я ведь даже не знаю, по чьей стороне являюсь твоим дедом.

– По маминой, – подхватил разговор Штефан. – Мама родилась девятого мая сорок пятого, в Швейцарии. Мой прадед, бабушкин отец, ты его знаешь – он вёл банковский бизнес и поэтому имел возможность во время начавшихся в Германии бомбёжек увезти семью в Женеву. Там и родилась мама. Бабушка назвала её Евой.

– Прекрасное имя! – с умилением, вытирая катящиеся по щекам и теряющиеся в бороде слёзы, произнёс Георг. – Ева!

– У мамы в фотоальбоме есть одна-единственная фотография, на которой я тебя видел. Но она очень плохого качества, и на ней ты изображён в профиль, среди множества людей. Тебя все считали погибшим где-то в Гималаях, а бабушка предпочитала не рассказывать о тебе. Не знаю почему. Имя моего отца Вольфганг Вагнер, бабушка познакомила маму с ним. Он был банкир, но, к сожалению, два года назад умер.

– Сожалею.

– После замужества мама переехала в Женеву к моему отцу, туда же, где родилась. Там я родился и живу. Бабушка умерла прошлым летом.

– Я знаю. Она приходила ко мне, – тихо подтвердил Георг.

– Куда приходила? – не поняв, о ком это говорит дед, переспросил Штефан.

– Во сне приходила – попрощаться. Но, о тебе и Еве ничего не сказала. У тебя есть дети?

– Нет. Я даже не женат. Некогда семьёй заниматься, дел много. Ну вот, в общих чертах о нашей семье. Ты о себе расскажи. Мы-то живём привычно, а вот твоя судьба покрыта тайной, я бы сказал, мистикой. Расскажи мне, пожалуйста, о себе всё, в самых мелких подробностях. У меня даже волосы на теле зашевелились, когда я понял, что это ты, мой дед.

Петух пропел третий раз.

– Я очень хорошо помню и как сейчас вижу это время. Мне тогда было шесть лет, и к нам в Саарбрюккен в очередной раз приехал погостить мой дядя. Брат моего отца с севера Германии, из маленькой деревушки с названием Роггов. Он приезжал редко, и встречались мы с ним в моей жизни всего три раза. Два раза он был у нас в гостях, а несколько позже я, уже будучи студентом, навестил его во время моей небольшой экспедиции на север Германии. Он сильно запал в мою память. Звали его Вольфхарт. Когда я был ребёнком, его имя ассоциировалось у меня с чем-то сильным, большим и бесстрашным. Да и само оно изначально несёт в себе образ – волчья сила, крепость и твёрдость. Не знаю, имя ли его сделало таким или он создал таким образ своего имени, но всё сходилось. Он был здоровенный, плечистый с обветренным морским воздухом суровым лицом и слегка прищуренными, добрыми глазами, в которых светились небесного цвета, излучающие мудрость, зрачки. В детстве он привлекал меня тем, что жил, по моим детским меркам, очень-очень далеко, куда обычному человеку практически невозможно было добраться. Для меня это создавало огромную тайну неизведанной дали. К тому же он подарил мне высушенных морских крабов, ракушки и ещё несколько мелочей, присущих приморскому быту. Лишь позже я узнал от отца, что жил Вольфхарт бедно, даже относительно нашей семьи, которая также не отличалась изобилием, по меркам нашего города. Но именно эти дары, полученные из его рук, хранимые им в дороге, чтобы лёгкие, сухие крабы не поломались в дорожной тряске и не испортили моей радости, стали для меня очень дороги.