Книга Обыкновенный волшебник - Татьяна Веденская

– Нет, я просто не могу поверить в это. Игорь Борисович тебя простил? Ты же сама говорила, что он орал на тебя. Пять сообщений? Что изменилось? – В Пашкином голосе было столько изумления, что мне стало смешно.

– А может, я с ним переспала, – предположила я. – Вот он и сменил гнев на милость.

– Может быть! – Пашка стал агрессивным и злым.

– Ты считаешь? – Я сощурилась и всерьез задумалась о том, чтобы залепить Павлу пощечину. Никогда никому не залепляла никаких пощечин, что было моим безусловным пробелом в личном опыте и воспитании. Да-да, не заполнить ли пробел?

– Ты… ты меня не поняла, – под моим огнедышащим взором Пашка моментально сдал назад. – Просто в последнее время ты никого не слушаешь, делаешь все, что взбредет в голову.

Имелось в виду, конечно, что я в последнее время не слушаю именно его, Пашку.

– Я же волнуюсь, – продолжил он. – Что с тобой происходит? Сегодня ты слепила это интервью, а что будет завтра? Разместишь какие-нибудь экстремистские материалы? У тебя нет никаких стоп-кранов, и это может плохо кончиться.

– Что за ерунда?! – фыркнула я. – Я не нуждаюсь ни в каких стоп-кранах. Напротив, будет лучше, если избавлюсь от большинства из них.

– Вот-вот, об этом я и говорю, – Пашка всплеснул руками и покачал головой, что только взбесило меня еще больше.

– Ты что же, считаешь, что быть журналистом – это кропать скучные обзоры Масленицы или Дня семьи? Хочешь остаться одним из миллионов одинаковых писак, копирующих темы и абзацы друг у друга? Зачем тогда вообще было идти в журналистику? Просто ради надежды со временем выбить себе теплое место где-нибудь в Европе?

– А ты хочешь, как всякие гринписовцы, лазать на нефтяные платформы, делать себе имя на дешевых сенсациях? Прочишь себя в «великие»? – ехидно спросил Павел.

Мы кричали и кричали, наговорив кучу гадостей и глупостей в слепом желании сделать друг другу как можно больнее. Мне кажется, я преуспела в этом больше. И еще кажется, что, если бы в моей жизни не было Страхова, не было бы и этой ссоры, потому что каким-то образом все, даже эта ссора, было вовсе не из-за статьи, гонорара или взгляда на журналистику в целом. Весь разговор для меня был – о любви или, вернее, о ее отсутствии.

Павел выдохся и замолчал, демонстративно игнорируя меня взглядом. Думаю, он ждал, что я подойду и попытаюсь примириться. После всего того, что я наговорила…

Но я решила, что нет никакого смысла в продолжении нашего диалога и что состояние медленной войны меня устраивает. Я вышла из квартиры, а когда вернулась туда через несколько часов, Павел сидел и печатал какие-то заметки на компьютере. Молча пройдя в комнату, увидела, что мои деньги все еще лежат на столе, я сгребла их и запихнула в сумку. Услышав мои шаги, Пашка напрягся всем телом, выпрямился и принялся отчаянно делать вид, что ему нет до меня дела. Мне же действительно не было до него никакого дела, и вернулась я только потому, что мне было просто некуда больше идти.

Ужасно, я знаю. Что, если бы мне было куда идти? В этом случае я бы, скорее всего, вот так и исчезла из его жизни тем вечером, не сказав ему ни слова. Я, которая всегда осуждала мужчин, расстающихся с женщинами путем короткой эсэмэски или просто испаряющихся с горизонта в тонком утреннем воздухе, – сейчас я испытывала страстную потребность и желание поступить именно так. Оказывается, подлость иногда может быть весьма оправданной.

Я переоделась и улеглась спать, укрывшись отдельной простыней. В таких ситуациях, как у нас, после ссор и скандалов, мужчины обычно уходят спать в другие комнаты. Есть даже такая тема – уйти спать на диване, что означает именно поссориться и разругаться в пух и прах. Но у нас не было ни дивана, ни гостиной, ни даже второго одеяла. Я лежала, слушая равномерный стук клавиш ноутбука, и думала, что буду делать, если завтра Павлик предложит мне съехать с квартиры. Мысли плавно перетекали одна в другую, и я кончила тем, что принялась, сама не знаю как, думать о том, что буду делать, если он не предложит мне этого сделать. По каким-то причинам перспектива остаться пугала меня больше.

Оставаясь с ним, я буквально каждый день, каждую минуту совершала вероломное предательство. Он этого еще не знал. Пашка думал, что я просто обиделась на него, что мы в ссоре, а когда помиримся, все будет по-старому. Я отчаянно делала вид, что все так и есть, что я злюсь и что дело именно в этом. Я поддерживала кипящий котел молчаливой войны, только чтобы не подойти в тому моменту, когда нужно будет дать простой ответ на не менее простой вопрос. «Почему ты живешь с тем, кого не любишь?» Легче спросить, чем ответить. Да разве я знала, что не люблю его?

Я помнила тон, которым был задан вопрос, но сам смысл вопроса дошел до меня позже. Все произошедшее вместе и каждый момент по отдельности складывались в простую, но убийственно ясную картину. Я не люблю Пашку и теперь знала это совершенно точно. Я не люблю его, я люблю другого! Влюбилась, и, наверное, впервые в жизни, и теперь я знаю, что это такое. Я могла думать раньше, что люблю Пашу, пока не встретила Ярослава Страхова. Я могла счесть те скромные, больше серые чувства, что вспыхивали внутри при виде Пашкиного лица, за любовь. Виновата ли я в том, что происходит со мной теперь, и если виновата, то какой суд меня осудит?

Пашка ничего не замечал. Удивительно, каким слепым может быть человек в вопросах, по-настоящему важных. Меня трясло от боли и отчаяния, мне буквально физически не хватало Страхова, а Пашка раздумывал над тем, как примириться со мной так, чтобы не уронить свой авторитет. Мой организм уже отказывался слушаться меня, требуя только одного – срочно найти способ и вернуть себе то, что никогда мне не принадлежало. Природа желала того, чего я была не в силах ей дать. Страхов не звонил, но он и не обещал. Мое тело буквально умирало без него. Безответная любовь похлеще проклятия.

Я лежала с закрытыми глазами и считала до ста, а Пашка делал мне чай с малиной, считая, что я простужена. Мне было невыносимо, невыносимо стыдно за то равнодушие, которое он теперь во мне вызывал, но разбираться еще и с этим я сейчас была не в силах. Максимум моих усилий уходил на то, чтобы не набрать номер Страхова и не броситься умолять его о… о чем? Еще бы знать, о чем.

Я провела следующие сутки в механических поисках если не смысла жизни, то хотя бы смысла для текущего дня. Телефон стал моим врагом, заставляя испытывать ледяной холод отчаяния по десять раз на дню. Я не была больше человеком, а стала продолжением этого электронного устройства, приложением, которое никак не может существовать отдельно. Меня можно было загрузить, легко можно было полностью стереть. Я вздрагивала и почти умирала от каждого звонка, но вместо Страхова мне звонили Виталик, Леночка и черт его еще знает кто. На четвертый день мне позвонил Игорь Борисович с предложением посетить одно из тех мероприятий, которые мы, журналисты, между собой зовем «прикормами». Какая-то молодая музыкальная группа – не то рок, не то поп, не то какая-то очередная эклектика – заманивала журналистов на свою презентацию в надежде купить на дешевые бутерброды и приятный вечер с десяток бесплатных публикаций в прессе разного уровня. Вкусное и ни к чему не обязывающее мероприятие, мечта журналистов. И в нашей редакции нашлось бы несколько человек, с радостью готовых обозреть печатным образом потуги музыкантов, учитывая, что местом данного действа был весьма пристойный музыкальный клуб. Почему-то Игорь Борисович решил отдать «кусок» мне. Видимо, на всякий случай еще раз показать мне свое расположение и поддержку. Оставался открытым вопрос, почему он вообще считает нужным мне что-то показывать.