Книга Александр Дюма - Анри Труайя

За завтраком в пембефской гостинице он познакомился с четой новобрачных, которая на следующий день должна была отплыть на французской трехмачтовой шхуне «Полина» в Гваделупу, где у мужа было большое поместье. Молодая жена, хоть и была влюблена по уши, все же грустила, расставаясь с родными самое меньшее на три года. Александра тронула ее печальная улыбка, и он предложил голубкам навестить их на судне перед самым отплытием и передать матери путешественницы письмо от нее. Но едва он поднялся на борт, капитан тут же пригласил его позавтракать: беспокоиться не о чем, когда понадобится, шлюпка лоцмана доставит гостя на берег! Александр принял приглашение и при этом чувствовал себя так, словно отдался на волю какого-то фантастического приключения. Ощущение еще усиливалось оттого, что его соседка по столу, такая очаровательная и такая встревоженная, носила то же имя, что и корабль: ее звали Полиной. «На какое-то мгновение мне захотелось не сходить на берег до самой Гваделупы», – напишет он позже. И еще: «Завтрак сделал нас друзьями, расставание – едва ли не братом и сестрой». Он всегда испытывал душевную боль, если приходилось расставаться с прелестной незнакомкой, не успев прижать ее, полную счастья, к своей груди. Тем не менее он смирился с неизбежным. Как знать, не было ли дальнейшее послано ему в наказание за то, что пожелал жену ближнего?

Едва Дюма успел занять место в шлюпке лоцмана, как ураган разорвал небесный свод и море разбушевалось. Моряку пришлось спустить парус, и дальше он, как мог, шел на веслах. К тому времени, как добрались наконец до берега, Александр вымок до нитки. Отыскав в Сен-Назере постоялый двор и стаскивая у весело горевшего огня ледяную одежду, он ругал себя за то, что вздумал заниматься молодой четой, о которой больше никогда в жизни, должно быть, и не услышит. Тем не менее, верный своему обещанию, на следующий день отнес письмо Полины ее матери.

Когда Александр вернулся в Париж, ему показалось, будто он совершил долгое путешествие, но на самом деле эта краткая перемена обстановки ему не помогла. Снова на него навалились денежные проблемы. Он по десять раз считал и пересчитывал, и все получалось, что выручка от «Генриха III» и его жалованье помощника библиотекаря, вместе взятые, не дают возможности держать двух прислуг – для себя и для Мари-Луизы – и платить за четыре квартиры: за свою, на улице Университета, за холостяцкое жилье, которое он только что нанял в Севре, за квартиру матери на улице Мадам и за ту, где жила Лор Лабе, в Пасси. После тщетных попыток пристроить свою новую пьесу, «Длинноволосая Эдит», во Французский театр, а затем в Одеон он решил вернуться к «Христине» и немного ее подправить. Гюго к этому времени как раз закончил «Марион Делорм» и намеревался читать свою пьесу у художника Ашиля Девериа в присутствии Тейлора, Виньи, Сент-Бева, Мериме, Мюссе, Бальзака, Делакруа и Дюма. Встреча, стоящая того, чтобы войти в историю: и достоинства пьесы, и достоинства собравшихся ее послушать были велики! Дюма, которому всегда с трудом давались стихи, был поражен тем, с какой естественностью струилась великолепная поэзия Гюго. Можно подумать, будто для этого чертова Виктора рифмы не становятся препятствием, а лишь подстегивают его мысль. Однако если Дюма и восхищался музыкальным строем «Марион Делорм», драматическое содержание не произвело на него ровно никакого впечатления. Последнее сочинение собрата по перу не только не навело его на мысль отступиться, но, напротив, побудило вступить с ним в соревнование и, если получится, превзойти.

Полный решимости, Дюма переписывал «Христину» сцена за сценой, добавив роль для Виржини, которая попросила его об этом в постели. А пока он в поте лица трудился, переделывая свою шведскую драму, «Марион Делорм» Гюго, хотя и принятая «Комеди Франсез», встретила категорический запрет цензуры. Александр, возмущенный этой тупой реакцией, высказал протест в напыщенном стихотворении, опубликованном в «Сильфе». Он обличал «мертвящее дыхание» тех, кто «сгустил мрак», чтобы надежнее загасить «трепещущее пламя» автора. Гюго поблагодарил его за этот дружеский жест и утешился после неудачи, постигшей «Марион Делорм», взявшись за «Эрнани».

Александр же тем временем с тайным ликованием выслушал известие о провале 13 октября «Христины» Фредерика Сулье в Одеоне: поскольку одноименную пьесу Бро в свое время постигла та же участь, путь для «Христины» Дюма был свободен. У дальновидного директора театра Феликса Ареля были на этот счет свои соображения: если шведская королева вдохновила стольких авторов, значит, что-то такое в ней есть. И теперь все дело было лишь в том, чтобы суметь выгодно показать это «что-то».

Стремясь уговорить Александра испытать судьбу, несмотря на то, что Фредерика Сулье, взявшегося за тот же сюжет, постигла неудача, Арель написал без обиняков: «Дорогой Дюма, что вы скажете в ответ на предложение мадемуазель Жорж: немедленно играть вашу „Христину“ в том же театре и с теми же актерами, которые играли „Христину“ Сулье? […] Не думайте, будто вы тем самым задушите пьесу, написанную вашим другом. Вчера она умерла естественной смертью». Александр, которого покоробила бестактность такого подхода, переслал письмо Сулье, сопроводив следующим комментарием: «Дорогой Фредерик, прочти это письмо. Какой же он негодяй, твой друг Арель!» Сулье, нисколько не удивленный, вернул другу письмо директора Одеона, приписав внизу страницы: «Дорогой Дюма, Арель – не мой приятель, а директор театра. Арель никакой не негодяй, а спекулянт. Я не поступил бы так, как поступил он, но я посоветовал бы ему поступить именно так. Собери обрывки моей „Христины“ – заранее предупреждаю тебя, их будет много, – отдай первому попавшемуся старьевщику и играй свою пьесу».

Избавленный таким образом от сомнений, Дюма принял предложение Ареля, который, к счастью, был не только директором театра, но и любовником мадемуазель Жорж. До него в числе ее любовников, среди прочих, побывали Наполеон и царь Александр I, и двойная слава предшественников бросала свой отблеск на того, кто сменил их в объятиях актрисы.

Автор «Христины» слишком почтительно относился к историческим событиям, для того чтобы не оценить выпавшую ему удачу: его пьеса заинтересовала прославленную актрису. Эта моральная поддержка пришлась как нельзя более кстати, поскольку его сердечные дела тогда особенно осложнились по вине дурацкого мужа Мелани. Надо же до такого додуматься: Вальдор, которому наскучило прозябать в тионвильском гарнизоне, грозился прибыть в Париж на время отпуска! А отпуск неизбежно влечет за собой интимные отношения! Оказавшись на месте, капитан не преминет воспользоваться своими супружескими правами! Этого Александр, хотя сам верности не соблюдал, потерпеть не мог. Постоянно бывая вместе с ним в салонах, Мелани в глазах всего света была его признанной сожительницей, чем-то вроде морганатической супруги, и, как он считал, обладала всеми ее привилегиями и обязанностями. Он же просто на посмешище себя выставит, если подруга станет изменять ему с мужем! Втайне польщенная этой вспышкой ревности, Мелани еще сильнее ее разжигала, уверяя любовника в том, что никак не может противиться приезду мужа, которого ей в конце-то концов не в чем упрекнуть. Александр пришел в ярость: она принадлежит ему, и только ему одному! Когда говорит сердце, законы умолкают! Продолжая встречаться с Виржини Бурбье, он клялся Мелани, что близок к помешательству, и даже угрожал убить, если она посмеет открыть свою дверь этому невесть зачем объявившемуся Вальдору. Стремясь избежать развязки, которая в театре была бы превосходной, но в реальной жизни причинила бы множество неприятностей, Александр поговорил с одним из своих друзей в военном министерстве и добился того, чтобы отпуск злополучному капитану интендантской службы отменили. Однако Вальдор не сдался и отправил начальству еще одно прошение. Когда же он наконец поймет, что жена не хочет видеть его в Париже? Александр снова и снова являлся в министерство, его постоянно видели то в одном, то в другом кабинете. Его старания не пропадали даром – военные власти продолжали отказывать Вальдору. «Трижды разрешение на отпуск, уже готовое к отправке, было уничтожено, разорвано или сожжено […], – не без гордости пишет Александр в своих мемуарах. – Муж так и не приехал».