Книга Дорога на эшафот - Вячеслав Софронов

«Спасибо тебе, дед Иван, что так все обставил. Вовек не забуду помощи твоей, свечку на помин души твоей обязательно поставлю, как только в церковь пойду…»

Поездка сложилась у них на четвертый день после прибытия в Кенигсберг, когда Мирович точно узнал, что в ближайшую неделю выступления армии не предвидится. А в этот срок он вполне намерен был уложиться. Отдохнула и притомившаяся за дорогу кобылка, и Сашка как-то уже свыкся с мыслью, что ему предстоит продолжить свой путь в сторону Киева. Сам же Василий понимал, что венчание, если ему удастся уговорить Урсулу, это далеко еще не начало семейной жизни. То лишь маленький шажок в ее сторону. Ему еще нужно получить подобающий высокий чин, чтобы содержать семью, и, что немаловажно, остаться в живых в новых сражениях, о которых все только и говорили в их части.

Знакомую до боли вырубленную рощу он увидел еще издалека, лишь только они проехали Инстербург и повернули в сторону холма. Чем ближе они подъезжали к мельнице, тем дальше уходила куда-то вглубь его прежняя решимость, и он даже начал жалеть, что решился на эту поездку.

«Ничего у меня не выгорит! – с горечью думал он. – Отец воспротивится, как пить дать. Да и сама Урсула вряд ли согласится ехать непонятно куда вслед за мной, чтоб жить на съемных квартирах…» Ей же придется постоянно встречаться взглядом со снующими по улицам офицерами и солдатами, отвечать на их шуточки. Он уже несколько раз хотел приказать Сашке поворачивать обратно, но природное упрямство, их известная «непоборимость», неспособность отказываться от собственного решения, будь оно хоть тысячу раз неправильное, не давали ему сделать это.

«Нет, пусть будет так, как решил… Откажут – тогда со спокойной совестью поеду в часть и постараюсь забыть и о ней, и о ребенке. А пока – ехать, не останавливаясь, до конца…»

Он слышал, что у многих офицеров и там и сям остались «кумушки», как они их называли. С некоторыми они надеялись встретиться после войны, а другие отшучивались, что бабу с приплодом чаще в жены берут, чем перезрелку ненадкушенную.

– Барин, а лошадка наша дорогу-то узнала, шибче пошла, – подал голос Сашка. – То добрая примета. Ждут, небось, нас…

– Ну да, все жданики поели, – в такт ему ответил Василий. – Как бы с вилами не встретили, тогда еще шибче обратно побежим.

– То вы, барин, зря. Чтоб такого жениха да с вилами? Ни за что не поверю. Ой, погуляем на свадебке…

2

Возле дома стояла пара привязанных к коновязи лошадей, что еще более усугубило и без того мрачное настроение Мировича. То явно приехали посторонние люди, что в его планы никак не входило.

– Слышь, Сашко, – попросил он своего денщика. – Зайди в дом и вызови мне хозяйскую дочку. Ее Урсулой зовут… Скажи, приехали к ней.

– Ясно дело, что приехали, не на крыльях же с горки спустились, – радостное настроение никак не покидало Сашку, и он, стряхнув снег с сапог, оправив новый, синего сукна кафтан, поправив армейскую папаху на голове, будто это он приехал свататься, а не его хозяин, смело вошел в дом.

«Вот он беды не чует, а мне почему так неловко и на душе сумрачно? – думал Мирович, прохаживаясь возле саней. – Будто своровал чужое, а теперь признаваться приехал…»

В это время дверь скрипнула, и на пороге показалась Урсула в наброшенном на плечи овчинном тулупчике. У Василия защемило где-то под ложечкой, и он, сделав два шага в ее сторону, остановился, а потом неожиданно для себя спросил:

– А Сашка мой где?

– Жив будет. Мы людей не едим, – ответила ему с усмешкой Урсула. – Больше ничего сказать не хочешь? Я тогда в дом вернусь. А парень твой замерз с дороги, тетка моя ему суп поставила, он и навалился…

– Да, он ненасытный… Ему только дай что из припаса, все слопает без остатку. Сирота, вот и привязался ко мне…

– И ты сейчас на сироту походишь, иначе не скажешь. С чем приехал? Сына повидать? Заходи в дом, а то одевать его долго. Хотя… – Урсула чуть помолчала. – Уезжаем мы ночью. Вот тетка с мужем своим за мной и приехали.

– Куда уезжаете? А чего здесь не живется?

– От позора уезжаю, – насупившись, отвечала Урсула. – Отец сказал, что народ от него отворачивается и вряд ли осенью муку к нам на мельницу кто привезет.

– Жалеешь?

– О чем жалеть? Обратно речку, что утекла, никак не повернешь… Раньше надо было о том думать, не верить твоим ласковым словам. А теперь нам с Петером деваться некуда, только уезжать туда, где нас никто не знает. Скажу, что муж умер, на войне погиб. Оно почти правдой и будет.

– Не хорони раньше смерти. Примета плохая, – грозно глянул на нее Мирович. – Я же к тебе не просто так приехал…

Урсула внимательно посмотрела на него, но промолчала, ничего не спросив. Да и зачем? Она, как всякая женщина, наперед знала, зачем мужчина во время войны через много верст является к ней. И была тому рада, хотя не желала в открытую показать все, что ее переполняло. Вот только надолго ли он приехал? На ночь? Или вот так, чтобы только увидеть, сказать несколько слов и тут же проститься… Но и такая мелочь была для нее важна именно сейчас. Увидятся ли еще когда? А ведь он отец ее ребенка.

И Василий, узнав об ее отъезде, оробел окончательно. Он в тысячный раз повторил себе, что вряд ли сможет осчастливить ее, сделать богатой, да и вообще устроить семейную жизнь, которой он никогда не знал, и не представлял себя в роли мужа и отца.

И тут, в посеревшем небе, изредка пробиваемом последними лучиками солнца, словно оно прощалось с этим миром навсегда, между двух сереньких облачков он увидел чей-то лик. Может, то было лишь видение в его воспаленном мозгу, а может, очередное облачко, высвеченное последним лучом, но он явственно различил облик деда Ивана, смотревшего на него оттуда, с неба.

«Не балуй, внуче! – услышал он его слова. – Коль приехал за дивчиной, то не возвращайся пустой. Ты же не знаешь, что тебя ждет завтра, потому подари ей счастье хоть на единый миг. Ты ж видишь, она ждет этого…»

И слова те были настолько явственны и отчетливо слышны, что он взглянул на Урсулу, ожидая ее вопроса. Вместо этого она спросила:

– Долго тут стоять будем? Если хочешь, заходи в дом, а нет, то давай попрощаемся. Мне еще собираться в дорогу нужно.

– Вот и собирайся, – неожиданно для себя заявил он. – Сейчас и поедем.

«Молодец, внучек, наша порода», – донесся до него шепот деда Ивана, он вновь глянул на небо, но лучики солнца уже пропали, спрятавшись за холм, и там, вверху, была сплошная неразличимая мгла. Зато радостным огнем зажглись глаза Урсулы, но она и виду не показала, пытаясь оставаться столь же невозмутимой и суровой.

– Куда это мы поедем? – спросила она, делая удивленное лицо, хотя поняла: он решился. Теперь он ее, и она никому никогда его не отдаст и не уступит.

– Со мной поедешь в Кенигсберг. И сына забирай с собой.

– С ума сошел! – отмахнулась она. – Там же солдаты, ваша армия стоит.