Книга Отражение мертвой любви - Максим Юрченко

После услышанного отлегло от сердца. Не хотелось до конца дней смотреть в зеркало и знать, что я повинен в смерти человека, пускай и такого куска говна, как Олег Громов. Но что-то все равно не давало покоя. Не отпускала мысль, что Бьерн сказал мне то, что я хотел слышать. Ведь никто не узнает, что там случилось на самом деле. И все-таки я был ему благодарен. Теперь я смогу выкинуть это из головы, как страшный сон. Узнав, что все закончилось, тремор в руках прошел. Дышать стало легче. На лице появилось подобие блеклой улыбки.

— Кирилл, ты был очень храбр, — Бьерн поднялся и сел на больничную кровать. — Если бы не ты, то меня просто забили бы до смерти.

Он улыбался и вспоминал все произошедшее с иронией.

Я слышал, как он разговаривал с Евой. Вся эта ситуация сильно его задела, и я не понимал зачем он показывает передо мной спектакль. Никто не будет винить человека, прошедшего через подобное, за то, что ему страшно. Черт, да я сам думал, что от адреналина у меня сердце выпрыгнет через горло! Но, нет! Он смотрит мне в глаза с таким видом, будто ничего не случилось.

— Бьерн, все нормально. Я тоже испугался. Я еще никогда в жизни не испытывал ничего подобного. Когда я носился по лесу, как заяц, удирающий от охотника, то каждую секунду думал о том, что сейчас пуля пронзит меня насквозь и я умру среди грязи и павшей листвы.

Я сел на край кровати и положил ладонь на руку Бьерна. Его веки дрогнули. Он закрыл глаза и думаю, если бы мог, то он заплакал… Но этого не случилось. Как подобает Викингу, Бьерн смог взять себя в руки и, посмотрев на мое разбитое лицо, улыбнулся.

— Не нужно строить из себя героя, друг мой, — сказал я. — Ты спас меня, и я этого никогда не забуду.

— В расчете.

— Как плечо? Болит?

— Я на обезболивающих. Чувствую себя прекрасно!

— Оно и видно! — я потрепал его по небрежно уложенным русым волосам. — Выглядишь на все сто.

— Зови фотографа, я готов к фотосессии.

— Не льсти себе так сильно.

Простой дружеский треп. Здорово. На душе потеплело.

— Странно видеть тебя без бороды.

— Сам не могу привыкнуть.

— Милое родимое пятно.

— Не настолько. Мне это подобие дельфина никогда не нравилось, — я замешкался, но все же решил попробовать. — Можно тебя спросить?

— Конечно.

— Почему Ева такая?

После моих слов Бьерн напрягся. Все его тело говорило о том, что он не хочет обсуждать сестру.

— Множество факторов.

— Она как-то упоминала свою мать. Что с ней случилось?

— Ева при тебе говорила о матери? — казалось Бьерн ошарашен. — Мы с тобой об одной и той же Еве сейчас говорим?

— Да, а что в этом такого?

— Карина покончила с собой и с того самого дня, Ева ни разу не произнесла ее имени.

— Я не знал…

Действительно. Очень странно что она поделилась со мной воспоминаниями о маме. Я раньше никогда не замечал за собой, чтобы малознакомые люди, при мне открывали душу.

— Это было очень давно, — Бьерн лег на кровать. — После этого Ева сошла с рельс окончательно.

— Сошла с рельс?

— Понимаешь, — Бьерн подбирал нужные слова. — Она всегда была не от мира сего. Вечно все делала наперекор. Всегда одна. Всегда против системы. Никто не мог понять откуда в ней столько бунтарства. Если и есть люди неформалы, то Ева была их предводителем.

Бьерн посмотрел на меня и, увидев заинтересованность во взгляде, продолжил:

— Мы учились в одной школе. И хоть она и старше меня на пять лет, но я до сих пор помню, как она пугала всех вокруг.

— В каком смысле пугала?

— Обычно дети гнобят фриковых сверстников. Тех кто сильно выделяется из общей массы. Но это не в ее случае. Одна девчонка попробовал поставить Еву на место и через пару дней пришла в школу без фаланги на мизинце.

— Ничего себе!

— Самое страшное не в том, что Ева смогла так отомстить. Самое страшное, что эта девочка — как бы ее не ломали полицейские, родители, школьный комитет — так и не сказала, кто с ней это сделал, хотя все прекрасно понимали кто виновник.

— Ева осталась безнаказанной?

— Она с самого детства умела вселять ужас в людей. Это ее суперспособность, говоря современным языком. С тех пор никто не смел перейти ей дорогу. Она чувствовала власть и пользовалась ей. Клеймо безжалостной социопатки — это про нее.

Бьерн выпил воды из стакана и немного размял шею.

— Плюс ко всему этому, у нее были очень высокие баллы. Так что об отчислении речи быть не могло. Все знали, что она зло, но молчали, боясь ее гнева. А без доказательств избавиться от Евы никто не мог. Короче говоря, вся школа шарахалась от нее, в то время как Ева Миллер плела психологическую паутину, подобно пауку, заманивая в черствые лапы то одну жертву, то другую.

— А как же ты? — спросил я.

— В меня только летали тапки, когда я заходил к ней в комнату без стука, — Бьерн поднял руки и растопырил пальцы. — Как видишь, все на месте.

— А как она пережила смерть матери?

— Учитывая то, что они и так никогда не разговаривали, то я был искренне удивлен тому, как она себя вела.

— В смысле?

— Она делала такие вещи, о которых мне не хочется вспоминать.

— Я видел ее шармы.

И только после того, как слова слетели с губ, я осознал всю серьезность ошибки. Лицо Бьерна приобрело другой цвет. Он так уставился на меня, что по телу прошла электрическая волна. Это не был взгляд друга. На меня смотрели глаза соперника если не сказать хуже.

— Где ты видел шрамы, Кирилл?

Он хотел выглядеть спокойный, но выступившие вены на любу давали понять обратное.

— Извини. Не стоило мне…

— Кирилл! Где, твою мать, ты видел ее шрамы?

— После того, как тебя похитили, я пошел к ней…

— Ты с ней спал? — перебил меня Бьерн.

Я долго смотрел ему в глаза, прежде чем ответить. Мне хотелось понять, что он чувствует. Ревность? Страх, что она достанется мне? Или же он боится того, что она сделает со мной?

— Нет, Бьерн, я не спал с твоей сестрой.

— Кирилл, послушай меня очень внимательно. — Бьерн поднялся и сел на кровати. — У меня будет только одна просьба. Всего одна!

Я дал понять ему, что весь во внимании.

— Не приближайся к ней. Не звони ей. Не пиши. Если увидишь, то пройди мимо. Не пойми меня неправильно, Кирилл, но Ева точно не птица твоего полета. Это я как друг, закрывший тебя от пули, говорю. Забудь о ней.

— Все так серьезно?