Книга Жажда власти. История заговоров от Рюриковичей до Романовых - Елена Разумовская

Заговорщики назначили свой главный удар на конец марта 1801 г., но, боясь, что о планах узнают в преданных императору частях, перенесли все на первую половину месяца. Пален даже не пытался подкупить гвардейцев, опираясь лишь на особо доверенных офицеров. Во-первых, было необходимо вернуть ко двору Зубовых; в этом Палену помог Иван Павлович Кутайсов, камердинер Павла, выросший при нем, еще великом князе. Платон Зубов посватался к его старшей дочери, Марии, чем подкупил и великого брадобрея, и его хозяина-императора (впрочем, одним сватовством, как говорят, дело не обошлось: возвращение братьев Зубовых к императорскому двору встало их сестрице в 200 тыс. червонцев!). Так, бывшие долгое время в опале братья-заговорщики, вовремя узнав о царском помиловании от 1 ноября 1800 г. всем «выбывшим из службы или исключенным, кроме тех, которые по сентенциям военного суда выбыли», написали императору Павлу слезные прошения вернуться «на верноподданническую службу государю, побуждаясь усердием и ревностью посвятить Ему все дни жизни и до последней капли крови своей»[106] (Платон Зубов) и были высочайшей милостью прощены…

Другим ценным приобретением Палена стал Леонтий Беннигсен, живший далеко от Петербурга и едва сводивший концы с концами. Если Пален и предполагал, что Зубовы в решающий миг убийства убоятся, тона Беннигсена, храброго и хладнокровного офицера «без особых сантиментов и предрассудков» (Н. Я. Эйдельман), он вполне мог рассчитывать. Вербовка продолжалась. Из воспоминаний современников известно, что генералы гвардейских полков устраивают сборища, в которые не всяк доступ имел. Офицеры Семеновского полка, подчинявшиеся наследнику престола Александру, сразу встали на его сторону; генерал П. А. Талызин, ставший в мае 1800 г. с подачи Н. Панина командиром преображенцев, преданных Павлу, завербовал на участие в заговоре 14 офицеров своего полка: «…дело шло к офицерско-генеральскому заговору…»[107]

Все чувствовали: в Петербурге что-то готовится. Показателем накаленной до предела обстановки в северной столице стали похороны Александра Васильевича Суворова (он умер в мае 1800 г.), находившегося в царской немилости: множество людей всех сословий, не убоявшись императорского гнева, пришли попрощаться со своим героем-полководцем. К началу 1801 г. стало невозможным скрывать все следы разветвленного заговора: сначала что-то заподозрил генерал-прокурор П. Х. Обольянинов и доложил императору, которого успокоил И. Кутайсов, уверяя, что все разговоры о планируемом убийстве — «просто коварный донос, пущенный кем-нибудь, чтобы выслужиться»[108]. Петербург начала марта 1801 г., по воспоминаниям современников событий, был невеселым, словно находился в неприятельской осаде: пришли вести об английском флоте под командованием адмирала Нельсона, шедшем во всеоружии к проливу Эресунн.

Поговаривали, что Павел собирается передать престол не Александру, испорченному бабушкой, а Николаю, третьему сыну, а то и вовсе племяннику Марии Федоровны, принцу Евгению Вюртембергскому, которого прочил в мужья своей старшей дочери, великой княжне Екатерине. Ежедневно из города, одетого в траур по случаю смерти герцогини Брауншвейгской, уезжало до 15 семей(!); ползли слухи о том, что император желает развестись с Марией Федоровной и вновь жениться то ли на Анне Петровне Гагариной, последней фаворитке, имя которой «стало девизом Государя» (В. Н. Головина), то ли на мадам Шевалье.

Все встало за наследником престола: требовалось его согласие. Первые встречи Н. П. Панина и П.А. фон дер Палена с великим князем Александром Павловичем состоялись еще в 1800 г. Полгода длились уговоры, прежде чем он дал свое окончательное согласие на убийство отца, представленное заговорщиками как действие, совершаемое в интересах России. Возможно, главным аргументом Палена стал подписанный Павлом указ о заключении императрицы Марии Федоровны в Смольный монастырь, о чем свидетельствует принц Евгений Вюртембергский. Так или иначе, но Александр не только знал о готовящемся свержении, но также и был его соучастником, хотя Пален, дабы оградить его от упреков и недовольства граждан, утверждал: наследник настаивал, чтобы его отцу сохранили жизнь, и вытребовал обещание этого у заговорщиков, которое, впрочем, сдержано не было. Даты цареубийства менялись: сначала планировалось убить Павла на Пасху, которая в том году была ранней (24 марта); затем ждали мартовских ид, чтобы последовать примеру убийц Юлия Цезаря…

Но внезапно срок события стал совершенно определенным: император заподозрил, возможно, по чьей-то указке, заговор. Обреченный Павел предчувствовал свою смерть. По воспоминаниям полковника Николая Саблукова, одного из немногих, кто остался верен ему до самого конца, однажды, за четыре или пять дней до гибели, Павел почувствовал, что ему не хватает воздуха, он задыхается; он обратился к сопровождавшим его с вопросам: «Разве они хотят задушить меня?»[109] За несколько дней до смерти, 8 марта, Павел обратился со своими подозрениями и даже с прямыми обвинениями к Палену, пришедшему к нему с докладом. Пален ловко выкрутился из неприятного разговора: «…я участвую в нем [заговоре] и должен сделать вид, что участвую ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь — вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно…»[110]. И действительно, ситуация, по точнейшему замечанию Натана Яковлевича Эйдельмана, складывалась исключительная: «…в таком крупном государственном деле обо всем знает только один человек; от его интерпретации зависит и ход дел, и… представления потомков о случившемся». Все нити сходились к фон дер Палену, который «стравливал охотников и жертву», играя по-крупному[111]. О показательном разговоре с государем Пален тотчас же сообщил наследнику, настаивая на скорейшем исполнении намеченных действий; срок окончательно определился: 11 марта, когда во дворце должен был дежурить 3-й батальон семеновцев, в которых Александр был уверен более, нежели в прочих.

Павел ждал повторения 1762 г., когда мать его свергла его же отца. Он подозревал свою супругу в государственной измене и опасался насильственных действий с ее стороны, не думая даже о том, что опасность может подстерегать его и с других сторон. Возможно, его сознательно настраивали против Марии Федоровны, однако с точностью известно, что 9 марта он высказал бредовую идею забить накрепко дверь, соединяющую его комнаты с комнатами его супруги; два дня спустя, утром 11 марта, его настойчивое желание, диктуемое подозрительностью, было выполнено. Впрочем, по воспоминаниям графини Головиной, Павел ежевечерне в течение длительного времени запирал и тщательно заставлял дверь, ведшую в покои императрицы, чтобы та не вошла к нему внезапно.