Книга Что такое жизнь? - Эрвин Шредингер

Наибольшую боль причиняет полный провал наших научных исследований вопросов, касающихся значения и масштабов всего представления. Чем внимательнее мы к нему присматриваемся, тем бессмысленнее и глупее оно выглядит. Очевидно, идущее представление обретает смысл в сознании зрителя. Но то, что говорит по этому поводу наука, абсурдно: сознание будто бы создается тем самым представлением, которое смотрит, и исчезнет вместе с ним, когда солнце наконец остынет и земля превратится в ледяную пустыню.

Позвольте упомянуть о печально известном научном атеизме, который, разумеется, попадает в ту же рубрику. Науку упрекают в нем снова и снова – и незаслуженно. Ни один личный бог не является частью мировой модели, она возможна лишь при условии удаления из нее всего личностного. Мы знаем, что божественное переживание столь же реально, как непосредственное чувственное ощущение или собственная личность. Подобно им, богу нет места в пространственно-временной картине мира. Я не нахожу бога в пространстве и времени – вот что скажет вам честный натуралист. И за это его порицает тот, чей катехизис гласит: господь есть дух.

Глава 5

Наука и религия

Может ли наука пролить свет на религиозные вопросы? Могут ли результаты научного исследования внести вклад в развитие разумной и удовлетворительной позиции по отношению к насущным вопросам, что порой мучают каждого из нас? Многим, особенно здоровым и счастливым молодым людям, удается надолго отстраниться от этих вопросов; другие, люди преклонного возраста, смирились с тем, что ответа нет и искать его не следует, в то время как третьи всю жизнь страдают от этой несообразности нашего интеллекта и мучаются страхами, созданными старинным суеверием. Я имею в виду вопросы, касающиеся «того света», «жизни после смерти» и тому подобному. Прошу обратить внимание, что я вовсе не пытаюсь ответить на эти вопросы, а лишь хочу пролить свет на скромный вопрос: может ли наука дать какую-либо информацию по данному поводу или помочь в наших размышлениях – для многих неизбежных – на сей счет.

Начнем с того, что примитивным образом наука определенно может нам поспособствовать – и делает это без особого шума. Я помню старинные рисунки, географические карты мира, которые, если не ошибаюсь, включали ад, чистилище и рай, причем первый располагался глубоко под землей, а последний – высоко в небесах. Подобные представления не были простой аллегорией (каковой они могли стать в более поздние периоды, например на знаменитой картине Дюрера «Поклонение Святой Троице»); они подтверждают примитивное верование, весьма распространенное в те времена. Сегодня церковь не только не потребовала бы от паствы столь материалистичной интерпретации своих догм, но и сочла бы ее достойной порицания. Данный прогресс безусловно связан с знанием об устройстве нашей планеты (пусть и скудном), о природе вулканов, о составе атмосферы, о вероятной истории Солнечной системы и о структуре Галактики и вселенной. Ни один образованный человек не ожидает обнаружить догматические фантазии в какой-либо области пространства, доступного нашим исследованиям, да и, позволю себе предположить, в тех областях, что лежат за пределами этого пространства и недоступны нам. Нет, даже будучи верующим, он воспринимает их как нечто духовное. Не стану утверждать, будто в случае глубоко религиозных личностей подобное откровение случилось благодаря вышеупомянутым научным открытиям, однако они определенно поспособствовали устранению материалистических предрассудков в данной сфере.

Но это относится к примитивному сознанию. Есть интересные моменты. Наиболее значимый вклад науки, призванный отыскать ответы на эти трудные вопросы – «Кто мы на самом деле? Откуда я появился и куда направляюсь?» – или, по крайней мере, успокоить наш разум, – так вот, на мой взгляд, самое лучшее, что сделала наука, – это подарила нам последовательную идеализацию времени. В связи с этим нельзя не вспомнить троих мужчин, хотя многие другие, в том числе не ученые мужи, набрели на эту жилу (например, Аврелий Августин[78] и Боэций[79]); я же имею в виду Платона, Канта и Эйнштейна.

Первые двое не были учеными, но их преданность философским вопросам и всепоглощающий интерес к миру черпали свою силу в науке. В случае Платона такой наукой являлась математика и геометрия (сегодня «и» кажется лишним, но, полагаю, в те времена оно было бы уместным). Что сделало труд всей жизни Платона столь выдающимся, что его сияние не померкло до сих пор, хотя прошло более двух тысяч лет? Насколько мы знаем, он не совершил значимых открытий касательно чисел или геометрических фигур. Его понимание материального мира физики и жизни местами кажется фантастическим, но все же не столь впечатляющим в сравнении с другими учеными мужами (например, Фалесом или Демокритом), жившими на сто лет раньше него. В знании природы он заметно уступал своему ученику Аристотелю и Теофрасту. У всех, кроме самых преданных последователей, длинные пассажи его диалогов создают впечатление неуместной игры слов, основанной не на желании придать слову значение, а на уверенности в том, что оно само раскроет свою суть, если долго «вертеть» его туда-сюда. Социальная и политическая утопия Платона, которая провалилась и подвергла его смертельной опасности, когда он попытался применить ее на практике, находит мало поклонников среди наших современников, не понаслышке знакомых с последствиями подобных учений. Так чем же он славен?

На мой взгляд, тем, что первым задумался об идее существования вне времени и представил его – вопреки здравому смыслу – реальностью более реальной, чем наше существование; последнее Платон назвал лишь тенью первой, из которой позаимствованы все переживаемые нами реальности. Я говорю о теории форм (или идей). Как она возникла? Вне всяких сомнений, она появилась благодаря его знакомству с учением Парменида и элейцев[80]. Очевидно, в случае Платона это учение встретило родственную душу; оно превосходно согласовывалось с его собственным прекрасным сравнением, согласно которому, учась, мы, по сути, запоминаем знание уже доступное, но в то же время скрытое, а не постигаем неведомые истины. Однако вечное, вездесущее и неизменное единое Парменида в сознании Платона превратилось в намного более могущественную мысль, Царство идей, которое взывает к воображению, но по необходимости остается загадкой. Полагаю, эта мысль возникла на основании реального опыта, а именно того факта, что Платон восхищался и благоговел перед откровениями царства чисел и геометрических фигур, – как и многие другие после него, а прежде него – пифагорейцы. Он распознал и впитал своим разумом природу этих откровений, они раскрывались благодаря исключительно логическим умозаключениям, знакомя нас с подлинными зависимостями, истинность которых не только неоспорима, но и незыблема. Эти зависимости существуют и будут существовать, как бы мы их ни изучали. Математическая истина вечна, она не возникает из-за того, что мы ее открыли. Однако ее открытие – реальное событие и может вызывать сильные эмоции, словно дар фей.