Книга Вена, 1683 - Лешек Подхородецкий

Утром прибыли к Собескому герцог Лотарингский и курфюрст саксонский, которые во время битвы находились на левом фланге союзнических войск и не могли вечером увидеться с польским монархом. Взаимным поздравлениям и овациям не было конца. Но когда Собеский сказал, что жаждет посетить освобожденную столицу, отказались сопровождать его во время проезда через город. А вот жители Вены дали выход своей радости, горячо приветствуя Яна III. «Невозможно описать, с каким огромным одобрением приняли бедолаги Eliberatorem suum» (Освободителя своего), — пишет Контский. Сотни людей тянулись к своему спасителю, целуя его руки, ноги и одежду. Некоторые старались хотя бы только коснуться монарха, восклицая: «Хотя бы руку, такую доблестную, поцелуем!». Как утверждает недоброжелательный к полякам француз Далейрак, многие венцы кричали: «Ах, почему не ты наш господин!».

А вот войско на этот раз вело себя сдержанно. Австрийские власти явно старались сдержать энтузиазм по отношению к полякам, что король сразу же заметил. Поэтому он ограничил свое пребывание в Вене несколькими часами, посетив часовню Пресвятой Девы Марии Лоретанской, чтобы присутствовать на богослужении, после чего отправился в кафедральный собор Св. Стефана. Зашел также ненадолго в дом одного из героев битвы, чеха Зденека Кашпара, графа Каплифа.

Во всей Вене видны были следы военных разрушений и турецких злодеяний. «Око людское не видело никогда такого, что там мины понаделали; из бастионов (башен) каменных, ужасно больших и высоких, понаделали скалы страшные и так их разрушили, что они уже стоять не могли. Дворец императорский ядрами совсем испорчен», — писал потом король жене. По его мнению, Вена могла обороняться еще самое большее пять дней. «Людей невинных, здешних австрияков, особенно много белоголовых[56] и детей позабирали, но и убивали, кого только могли. Много очень убитых белоголовых лежит, но и раненых много, которые еще жить могут. Вчера видел младенца одного трех лет, мальчика премилого, которому злодей рассек губу безобразно и голову».

С особым вниманием осматривал монарх сооружения турок вокруг Вены для осады города, восхищаясь высоким уровнем инженерного искусства неприятеля.

Комендант столицы, граф Штаремберг, сердечно приветствовал короля и дал в его честь роскошный обед. В доме коменданта в большом зале были расставлены три стола. За первый стол уселись король, князья и наивысшие польские, немецкие и австрийские сановники, за два остальных — военачальники и заслуженные воины.

После обеда в зал привели пленных из числа наиболее знатных. К великому удивлению австрийцев и немцев король завязал с ними беседу по-турецки и по-татарски. Хозяева не предполагали, что полиглот Собеский владеет даже малоизвестными в Европе восточными языками. На прощание король подарил графу Штарембергу коня турецкого со всем снаряжением.

Вечером Собеский отправился на ночлег в захваченный турецкий лагерь. Когда на следующий день в Вену прибыл Леопольд I, жители столицы встретили его с явно иным настроением. При торжественном въезде монарха в город были почти демонстративно закрыты все ворота и окна домов в знак неодобрения позиции императора в трудные моменты обороны Вены. Леопольд I почувствовал глубокую обиду: Собеский первым, до него, въехал в столицу, радостно встреченный жителями, а ему здесь оказан столь холодный прием. Родовая гордость императора не позволяла ему признать в избранном польском короле равного себе монарха. С неприязнью он относился к королевским планам посадить Якуба на венгерский престол и посватать его к одной из австрийских принцесс. Ведь в габсбургские намерения входило овладение всеми землями, которые когда-либо принадлежали королевству Иштвана I Святого[57], и превращение их в свои провинции. Леопольд I начал опасаться, что после победы, одержанной под Веной, польский король реализует свои планы, противоречившие его интересам.

14 сентября Собеский еще раз приехал в Вену, чтобы совместно с баварскими и саксонскими принцами и сановниками присутствовать на богослужении в костеле Св. Стефана, во время которого торжественно звучала песнь Те Deum laudamus. На следующий день он встретился с императором Леопольдом. «Сидел на гнедом коне, должно быть, испанском, — сообщал потом Собеский жене. — Justaucortps на нем богато вышитый, шляпа французская с пряжкой и перьями белыми и кирпичными, пряжка — сапфиры с бриллиантами, шпага такая же. Приветствовали друг друга тогда по-людски. Я сказал ему комплимент, слов несколько на латыни (мило мне, брате, что оказал тебе эту услугу). Он тем же ответил мне языком достаточно вежливо. Став тогда напротив, представил ему сына, который ему, приблизившись, поклонился. Но император даже к шляпе не притронулся, на что глядя, я едва не онемел. То ж учинил и всем сенаторам и гетманам и своему allié (свойственнику), князю воеводе бельскому (Константину Вишневецкому)».

Своим поведением император, вероятно, хотел дать понять Якубу и его отцу, что молодой Собеский всего лишь сын гетмана, потому что родился еще до избрания Яна III королем и не имеет права чувствовать себя человеком, равным монарху. Леопольд I не обнажил голову даже перед стоявшими в строю офицерами и солдатами, на что все возмутились. Леопольд I объяснял потом свою нетактичность: он наклонился к королю, протянув руку, из-за чего не мог так быстро снять шляпу. Правда, вскоре он пригласил Якуба к венскому двору, «ему все вознаградится и великие будут оказаны почести», однако первая встреча оставила неприятный осадок.

«После той встречи сразу все переменилось, вроде как нас никогда и не знали… Никаких провиантов не дают, — жаловался король Марысеньке в письме от 17 сентября из-под Вены. — Хворые наши в навозах лежат и бедняги подстреленные, которых тьма, а для них не могу допроситься и одной лодки… Много умерших на этой войне знатных воинов в костеле, в городе хоронить не хотят, показывая на поле либо на сгоревшее предместье и полные трупов кладбища нехристей… Пажа, за мной за четырьмя людьми едущего, ударил страшно драгун (австрийский) фузеей (кремнёвым ружьем) в нос и лицо жестоко раскровавил. Жаловался тотчас герцогу Лотарингскому, никакой не получил справедливости. Другому, тоже за мной едущему, епанчу мою порвали. Возы наши грабят, лошадей силой забирают… С рейтаров[58] моих нескольких… плащи сорвали, на которых знаки мои были».

Более всего досаждала полякам нехватка продовольствия, потому что в полностью разоренных турками окрестностях Вены не осталось никакого провианта. Впрочем, от голода страдали и австрийские солдаты. С течением времени отношения между союзниками постепенно ухудшались. Однако, несмотря на углублявшиеся противоречия, враг для обеих сторон был один, нужно было и дальше вести с ним войну. Поэтому союзники старались сохранить в своих отношениях определенные формы вежливости. «Послал сегодня (императору), — писал Собеский жене, — пару очень красивых главных (передних) лошадей, потому что этим напомнить о себе хотел, с седлами очень богатыми, много рубинов с изумрудами и конскую сбрую с алмазами. Он тоже Фанфанику нашему (Якубу) прислал сегодня (т.е. 19 сентября) к самому выходу войска шпагу, алмазами высаженную, довольно уродливую, через одного из своих дворян, которому я велел дать несколько пар шапок собольих, и он принял их с необыкновенной радостью». Император получил также от Собеского колчан Кара-Мустафы.