Книга Музыка дождя - Мейв Бинчи

Жить отдельно, но близко было очень правильно. Они виделись практически каждый день. Ни разу мама не приходила к ней без предупреждения. Она никогда не приходила неожиданно к молодой девушке, у которой могли быть гости.

Морин всегда была желанной гостьей. Мама смогла внушить ей, что в конце партии в бридж особенно уместно заскочить на стаканчик шерри, чтобы все убедились, какая у нее элегантная и любящая дочь.

В воскресенье она вернется домой. Мама уже не встретит ее в темном коридоре, куда свет пробивается через цветное стекло на панелях. Странно было возвращаться в пустой дом, потому что там уже не будет ни друзей, ни родственников, желающих поддержать и помочь. Мамина лучшая подруга миссис О’Хейген настаивала на том, чтобы Морин приехала к ним поужинать, и убеждала ее пожить у них. Но Морин была не маленькой девочкой, и приглашать ее к себе домой, как тридцать лет назад, когда она и мама решили, что их дочери должны подружиться, было неуместно. О’Хейгены всегда приглашали маму пойти с ними в театр или на скачки. Однако Морин не припомнит, чтобы они пытались устроить мамину жизнь, может быть, пытались, но она просто об этом не знала.

По дороге домой она думала, как сложилась бы жизнь, если бы мама вышла замуж во второй раз. Поддержал бы ее отчим или стал бы мешать сделать карьеру в мире моды, как она называла это, или в мире тряпок, как называла мама?

Могла ли мама встречаться с кем-нибудь? А почему бы и нет? В конце концов, Морин в свои сорок шесть не отказалась от сексуальной жизни и не стыдилась этого. Но у мамы как-то не сложилось. Они много говорили о молодых людях Морин и о том, как они по разным причинам не подходили ей. Но они никогда не говорили о мужчине для мамы.

Она вошла в дом и вздрогнула от холода. Теперь никто не зажжет огонь, как мама обычно делала по утрам. Морин включила отопление и осмотрелась.

Две недели назад в воскресенье она приехала сюда и увидела маму в очень плохом состоянии. Она была бледна, у нее что-то болело, возможно, это было давление… Морин действовала быстро: она посадила ее в машину и отвезла в больницу. Нет никакого смысла беспокоить доктора и отрывать его от воскресного завтрака, сказала она маме и отвела ее в общую приемную.

Маме становилось все хуже и хуже, ее спокойная речь стала сбивчивой. Их сразу заметили, и уже через час Морин ждала врача снаружи. Он сказал ей, что у ее матери был сердечный приступ, от которого она может и не оправиться.

Но мама выжила, однако речь не вернулась, а горящие глаза, казалось, молили о том, чтобы это мучение поскорее закончилось.

Она сжимала руку Морин один раз, когда хотела сказать «да», и два раза — когда «нет». Морин говорила с ней, когда они оставались наедине.

— Мама, ты боишься?

— Нет.

— Ты ведь веришь, что поправишься?

— Нет.

— Я хочу, чтобы ты верила, ты должна. Прости, я знаю, что ты не можешь ответить: ты не хочешь поправиться?

— Нет.

— Но ради меня, мама, ради всех твоих друзей, мы хотим, чтобы ты поправилась. Господи, как мне сказать что-нибудь, чтобы ты могла ответить. Ты знаешь, что я тебя люблю? Сильно-сильно.

— Да. — И боль в глазах уменьшилась.

— И ты знаешь, что ты лучшая мать, которую кто-либо мог себе пожелать?

— Да.

Потом она устала и вскоре впала в беспамятство.

Как правы были те, кто говорил, что Софи Бэрри не могла бы жить, оставаясь инвалидом. Было лучше, что она так быстро избавилась от боли и страданий.

Неужели с того воскресенья прошло только две недели? Кажется, уже лет десять.

Морин распаковала пластиковые пакеты. Она знала, что большую часть маминых вещей можно выбросить. Рядом не было внуков, которые бы охали и ахали, да у Морин в ее занятой жизни не хватило бы времени присматривать за детьми.

Она села за маленький антикварный письменный стол. Можно забрать его к себе в прихожую. Миссис О’Хейген удивилась бы, узнав, что Морин останется жить в собственной квартире. Она была уверена, что Софи желала сохранить свой дом за семьей. Но Морин оставалась непреклонна. У нее было слишком много дел, чтобы тратить время на уборку такого большого дома. Ее собственная квартира была специально создана для нее: длинные шкафы для одежды, секретер с папками, как собственный офис, большая гостиная, кухня с большим столом, который стоял так, что она видела всех гостей, пока накрывала на стол.

Нет, вернуться в этот дом — это был бы шаг назад, и мама все понимала.

Вначале она прошлась по счетам. Она удивилась, как небрежна и неаккуратна была мама в последнее время. Было грустно видеть маленькие записки, которые мама писала самой себе — повсюду напоминания и подсказки. Было бы так просто, если бы мама следовала той же системе, что и сама Морин. Она обратилась в банк по вопросу о сумме за электричество и в страховую компанию. Мама должна была следить за всем лучше.

Потом была бесконечная переписка с биржевым маклером. Мама, как и все люди ее возраста, считала, что богатство исчислялось в акциях и ценных бумагах. Осталось только найти письма маклера. Мама не сохранила копии своих писем.

Морин потратила много времени, составляя многочисленные письма с расспросами, почему акции, которые, как все знали, росли, исчезли. Она написала письмо брокеру, в котором объяснила, что мама умерла, и попросила предоставить отчет о том, как шли ее дела. Ей бы хотелось вникнуть во все посерьезнее, но в маминых делах все время находилась грань, которую нельзя было переступать.

Морин сохранила письма, которые написала, чтобы потом снять с них копию. Мистер Уайт, мамин юрист, уже похвалил ее за организованность, посетовав, что не все молодые женщины так аккуратны, но ведь Морин должна иметь финансовое чутье и уметь руководить. Он показал ей мамино завещание — просто документ, по которому все имущество переходило к дочери — Мэри Кэтрин (Морин) Бэрри в благодарность за все годы преданной любви к матери. Завещание было составлено в 1962 году, когда мама смирилась с мыслью, что Морин не изменит своей жизни. С того самого дня, когда Софи Бэрри поблагодарила свою дочь за любовь и преданность, она еще на протяжении двадцати трех лет получала их от Морин. Конечно, она не могла подумать, что на протяжении этих двух десятилетий ее дочь будет жить в одиночестве и останется ее ближайшей подругой.

Разбор документов занял больше времени, чем она планировала. Ее не покидало странное чувство потери, совсем не похожее на горе на похоронах. Словно она перестала считать маму идеальной. В ней поселилось сомнение, ее раздражал беспорядок, царивший в доме. И не было больше Софи Бэрри, которая, подобно королеве, сидела на троне в гостиной с безупречной мебелью. Морин обескуражило это открытие.

Она сварила себе кофе и приготовилась к разбору следующего толстого конверта. Ей вспомнилось, как мама говорила: «Морин, дорогая, если ты начинаешь что-то делать, то делай это хорошо». Это было применимо ко всему: и к умыванию розовой водой и нанесению крема дважды вдень, и к возобновленным урокам тенниса, которые Морин взяла, чтобы не ударить в грязь лицом на летних вечеринках. Если бы мама могла ее увидеть сейчас (в чем Морин сильно сомневалась), она бы похвалила ее за то, как она взялась за дело.