Книга Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Нет, напрасны все уговоры. Соломон зевает во весь рот — настолько, насколько ему позволяет повязка. Лишь в этот момент и видно отличие его нынешнего облика от прежнего — посреди безупречного ряда белых зубов зияет черная дыра, не слишком подходящая для молодого человека.

Сара Самуиловна торопит Вениамина, и он переходит к упаковке вещей. Поезд уходит завтра вечером. Лохвице, Ромодан, а затем Харьков — мать остается там, Вениамин едет дальше.

Вечером в доме вновь собираются гости в честь Соломона, на этот раз исполняя святой долг посещения больного. Берман, Голда, резник реб Довид. Приходит и Берл Левитин, он сжимает в кулаке газету «Правда». Берл поглощен политикой и, похоже, будет поглощен политикой даже на краю бездны. Есть и новые лица: это, прежде всего, Шломо Шапиро, сморщенный болезненный старик, почти не выходящий из дому по причине больного сердца и почек. Он тощ и высок ростом, и так же тоща его реденькая борода, которая наотрез отказывается расти вот уже столько лет. В тот вечер Вениамин увидел его впервые, но в будущем еще выпадет ему ближе познакомиться с этим стариком, который заменит ему и отца, и учителя. Шапиро было в ту пору около, шестидесяти пяти. Его жена Берта Абрамовна давала частные уроки иностранных языков и игры на пианино — на эти заработки они и жили.

Да, прошли лучшие годы Шломо Шапиро, тело его истончало и сморщилось, безделье — его удел. Что поделаешь, такова судьба рожденного женщиной. Но если отмотать тридцать-сорок лет назад, был Шапиро совсем другим человеком, хотя борода, надо сказать, не росла у него и тогда. В те годы считался он одним из самых важных и влиятельных людей в Гадяче, главой местных сионистов. Когда собирались они на свои заседания, то именно Шломо Шапиро держал там речь. А однажды он даже ездил в Базель для участия в сионистском конгрессе. Посетил Шапиро и Эрец-Исраэль и провел там целых три месяца. Довелось ему повидать поселения еврейских братьев — и Петах-Тикву, и Реховот, и Ришон-ле-Цион, и Зихрон-Яаков, а ноги его ступали по улице Герцля и бульвару Ротшильда в молодом городе Тель-Авиве.

Обо всем этом поведал Вениамину Соломон, друг-комсомолец.

А тем временем Берл Левитин и его рубящая воздух ладонь решают вопросы большой политики. Нет, такого, как Берл, не проведешь, такие, как он, не покупаются на дешевые трюки! Не родился еще такой человек, будь он хоть самый главный дипломат, который мог бы заткнуть Берла Левитина за пояс в этом вопросе! В чем смысл договора между нами и Германией? Ерунда и обман зрения! Все дело в том, что Германия и Италия борются с Англией. Но у нас тоже есть к Англии свои требования. Например, мы хотим, чтобы к нам отнеслись с должным уважением, вежливо, как и полагается относиться к великой державе. Надоело нам английское высокомерие.

— Так будет война или нет, реб Берл? — тихо спрашивает Песя.

Старую Песю беспокоит только опасность войны. Ах, Господи, был бы только мир в наших краях! А вся прочая политика с точки зрения бабушки Песи — незначительная чепуха.

Берл Левитин от души смеется. Война? Какая война? Ерунда! Смотрите, как суетятся дипломаты, летают из Лондона в Америку и из Америки в Лондон. В Китае сражения, в Греции и в Африке гремят пушки. Все они по макушку увязли сейчас в собственных проблемах, зато мы на долгие годы обеспечили себя безопасным нейтралитетом.

— Дети играют, а евреям горе, — говорит Шломо Шапиро.

По его мнению, игры с Гитлером не приведут ни к чему хорошему. Гитлер — страшный хищник, а с хищниками не играют.

Рядом с постелью Соломона слышится смех. Там собралась молодежь: Берман, Голда, Рахиль и Вениамин. Что за глупое веселье? Стыд и позор! Смеются себе, и всё тут — никакого уважения к важнейшим политическим проблемам! Соломон рассказывает анекдоты, причем довольно сальные. Голда не смеется, а только сильно краснеет от корней волос до кончиков ушей, краснеет и украдкой бросает на Бермана смущенные взгляды.

Песя ставит на стол бутылки вина и закуску. В этот вечер угощение особенно обильно — видимо, из уважения к важному гостю, Шломо Шапиро, ну и, конечно, в честь Шлоймеле, избитого и забинтованного, но любимого Шлоймеле.

Берман поднимается с места и ласково смотрит на Голду. Куда они собрались, сумасшедшие? Бабушка Песя упрашивает молодых остаться, но они не слушают.

— А где твой папа, почему не пришел? — спрашивает Песя у девушки.

— Болен он сегодня, — отвечает та.

Песя воздерживается от дальнейших расспросов. Известно, что время от времени словно находит на служку какая-то черная горечь, и тогда он прячется от всех, дни и ночи проводя в штибле. Берл Левитин продолжает рассекать море политики — и вдоль, и поперек. Хозяин наполняет стаканы, а резник реб Довид вооружается вилкой. Рахиль и Вениамин провожают Бермана с Голдой. Они выходят в переулок. Еще немного — и каждая пара пойдет своим путем. Рахиль и Вениамин сворачивают на хорошо протоптанную тропинку к реке. Над водой звезды и речная прохлада. Безмолвие и тьма окутывают молчащую пару. Слышится отдаленный лай собак, то и дело затевают свой концерт лягушки. Под крыльями куста, старого надежного друга, тесно-тесно прижимается Рахиль к Вениамину. Прижимается к любимому, и смеется, и плачет.

Глава 8

Вот и пришел конец лесной безмятежности, мягкой душистой тишине полтавских сосновых рощ.

В столице ждала Вениамина осень, холодные утренники, опавшие листья на тротуарах и трамвайных путях, дворники с метлами и лихорадочный темп большого города. Ждал институт с его лекциями и семинарами, учебниками и лабораториями. Но Вениамин не жаловался. Он любил студенческую жизнь и искренне желал с головой окунуться в учебу. Если есть в этом мире ненормальные, готовые благословлять хедер прежних времен, и ремень меламеда, и субботу с ее пирогами… — если есть такие люди под солнцем, то, скорее всего, народ Книги вырастил их.

Но в первый вечер после приезда еще одолевали Вениамина воспоминания о Гадяче. С закрытыми глазами лежал он на своей железной койке в комнате номер 224 студенческого общежития, лежал и грезил наяву. Невелика была комната номер 224, невелика и скудно обставлена: шкаф для посуды, книг и вещей, стол, два стула и две кровати — вторая койка предназначалась для Соломона.

Закрыв глаза, Вениамин перебирал в памяти все, что удалось ему обрести этим летом. Он познакомился с компанией стариков — каждый там по-своему интересен. У дряхлого резника реб Довида «есть еще Бог на небесах», Берл Левитин занят высокой политикой, Хаим-Яков, винодел, печется о благе детей, а профессор Эйдельман поглощен работой и кашлем. А есть еще и чернявый кладбищенский габай, еврейский монах, в уединении штибла сражающийся с темными силами ситра ахра и хранящий как зеницу ока Негасимый огонь светильника.

Что еще? Еще девушки — каждая со своими достоинствами, своим характером и своими выкрутасами. Жесткая сердцем Лида Эйдельман, играющая Шопена, — Вениамин уже почти не вспоминает свое неудачное объяснение с этой девушкой. Другие, жгучие ночи начисто заслонили собой тот досадный эпизод; теперь его мыслями безраздельно владеет Рахиль Фейгина.