Книга Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа. 1935-1936 - Иван Чистяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «На страже БАМа» отметили Хренкова, что благодушествует. В какую газету не взглянешь, что не прочитаешь, везде учеба, интерес, жизнь. А у нас? У нас подобраны черт знает кто, безграмотные, ну, отсюда и руководство. Подбирают против меня материал. А с ф-г бегут. Ни нач. отр., ни ком. д-на ни черта не смогли сделать. Я так свыкся с мыслью суда, я на ф-ге, что кажется все это естественным и неизбежным.
На подкомандировке 11-й провожу читку речи Калинина о Конституции. Никакого желания у з/к и возгласы:
— Не дают отдохнуть, то собрания, то совещания. Получают зарплату по 200–250 р.
Стрелки з/к смотрят, завидуя. А иногда и высказываясь:
— Лучше быть на общих, чем ходить с дрыном, там и спокойней, и ответственности нет.
Совещание у ком. д-на. Смотришь на комполит. состав и думаешь, вспоминая слова Мешкова [неразборчиво].
— Эх! Куда пойти!? Пойду в охрану.
Больше вам и некуда деться. Потому что в базарный день вам цена — сто рублей.
Вот картина парикмахерской БАМ. Бреют с одеколоном, брызнув в нос и на одну половину лица, дали почувствовать запах — ну и хорошо. Стрелок Ведерников в 1-м взводе тоже заявляет:
— Да чтобы я служил в охране? Отдайте под суд, а служить не буду.
Вечером снова на 11-й.
Народ все не глупый, а забит, запуган адм. тех. персоналом, то % срежут, то зачетов не дадут, и из человека стало живое существо, не более. Начальство ко мне не обращается. Что-нибудь придумают, но только бы поскорей.
Болят ноги, ревматизм. Каждый день не менее 15 километров исходишь. Дико подумать о том, что так на всю жизнь или даже на один год. Бежать, бежать и любой ценой, но не оставаться в охране. «На страже БАМа» — лишнее подтверждение работы Хренкова — благодушествует.
Нет, надо все же кончать эту жизнь, и чем скорей, тем лучше. Вечное нервное напряжение, вечная пустота и пониженное до инвалидности, пребывание в ОХРе выше сумасшествия. Инквизиторски, медленно убивать себя надо оставить, надо кончить сразу. Дошел же стрелок Вознюк, хотя и з/к, до того, что на глазах у всех бьет прикладом. Слишком много нянчатся с з/к. Слишком высокие материи у воспитателей, которые путеармейскую массу изучают и воспитывают в кабинете. Не зная самой жизни.
Вот мнение — слова Вальи:
— Ваш комсостав — это выдвиженцы из отделькомов, которые дальше устава ничего не видят, ничего не знают, да и устав-то они трактуют по-своему, по-топорному.
Неудивительно, если у меня будет тихое помешательство раньше времени, а, может быть, и бурное. Взяли в охрану пожарников и поручили обучать помкомвзвода Хоменке. Мне начальство ни звука. Разогнали опергруппу, переведя ко мне и забрав в/н стрелков, сослались на приказ как будто 3-го Отдела, а Торпан проговорился, что Марзляка и др. хотят посадить в ИЗО. Вот вам и приказ.
Идет оперативное совещание, очередная проработка приказа с напоминанием, последний раз. Очередная прививка.
И характерная особенность, меня ни разу как комвзвода не тронули, все обращения направлены к Сергееву. Камушкин: так т. Сергеев, верно т. Сергеев и т. д.
Правда, самый первый вопрос был направлен ко мне нач. 3-ей:
— Почему опоздали? Что вам, т. Чистяков, особое приглашение нужно?
Ответил, что как позвонили, так мы и пришли! Я был с Лавровым. Комедия достойна только старой армии. Бренч в выступлении говорит:
— Как только мы уйдем с собрания, так и забудем обо всем, что здесь говорили.
Ходзько подтверждает:
— Вот за это ты, Бренч, молодец, верно, что как только уйдете, так и забудете.
Слова прямо из «Капитального ремонта». Подсудимого матроса офицеры спрашивают: «Верно говорили, что бить вас надо, офицеров (сволочей), так сказали?» Ответ: «Так точно вашскородь, так и сказали, бить вас надо, сволочей!»
Еще номер! Помполит обвиняет меня в том, что я занимаюсь рисованием, фотографией и т. д. Что я гастролирую на ф-ги, утром уеду, а вечером обратно, да за это время еще рисую, и снимаю, значит, я не работаю!
Везде борются за всестороннего командира, а тут, пожалуйте. Погрязли в тупости и односторонности и думают, что все должны быть такими. Ну, нашел Хренков свое место в жизни и живи, а для меня БАМ — не место, да и вся охрана тоже, где бы она ни была. Односторонний командир — это флюс, который надо удалять.
Лавров подъезжает:
— Если тебе предложат, будь хорошим командиром до конца строительства, а потом мы тебя уволим, согласился бы ты?
Отвечаю, что нет.
Ночью свело ноги так, что хоть умирай. Дожди каждый день, грязь и слякоть.
На 11-ю еду с уп. 3-ей Мединцевым на пионерке, рассказывает:
— Посадил я на ф-ге 28 в кандей одного зимой, да продержал без следствия три месяца на 300 гр. [хлеба], а иногда и без воды. Да приказал дежурному — ты выпускай его пореже, смотри, чтоб спал поменьше и поменьше дров брал. Ему здесь не курорт!.. Ну, мне и приписано было кое-что, потому что довел я его до ручки, кожа да кости, и ни в нос ни в рот, еле-еле мама выговаривает.
На 6-й Торпан тоже не из последних:
— Был я на ф-ге у нач. ф. Сивуха. Ну и расправлялся иногда по-своему. Дашь прямо в морду при всех, аж кровь хлынет. И не обижались, и не продавали урки. Завели следствие, приехали, вызывают одного: «Бил тебя дежурный?» — «Что? Бил? Нет! Да он пальцем не тронет!» И так все. Надо вывесть на работу, захожу и прямо на верхние нары: «Ну, вы, глоты, пойдете на работу?» Все как один: «Пойдем!» А на Сивуху с доской бросаются.
На 6-й встречается Морозов. И никакой политработы признавать не хочет. Я стрелкам внушаю — конец строительства, считанные дни, приказы, а он прямо:
— Что бы Гришакова ни говорила, не снимут, как работала, так и будет работать.
Ругается матом и старается показать, что охр. ничто.
— Сколько бы вы не писали, все равно ничего не будет Гришаковой. Не ваше это дело и не наше.
Не говорят обо мне, стараясь не упоминать, умышленно или еще почему, но выражаются так, намекая на меня.
Камушкин:
— Плохо у Криворучка, или еще у кого и т. д. Руководят из кабинета и никакой практической помощи.
Пример. В присутствии Камушкина стрелок стреляет в убегающего через зону, а з/к кричит: «Мимо, еще раз!» Спросишь, что же предпринял Камушкин? Молчит, о себе ни слова, и изменился сразу тон на милостивый, когда поставили вопрос резко о применении оружия.
