Книга Александр Македонский - Поль Фор

Это означает, что македоняне все еще жили при родовом строе, с сохранением пережитков тотемизма, экзогамии и полукочевого образа жизни. Три талисмана самовластия — золотой кубок солнца, длинный нож или кинжал и священный хлеб — находились в руках рода Пердикки и хранились в Эгах, крепости вблизи Вергины, в нижнем течении Галиакмона. В легенде об основании Македонии мы также находим не более трех цветов, характерных для трех каст: белый цвет Аргоса, красный (цвет роз) — Бермия и черный — цвет глинистых почв Пиерии. На долю Архелая I в конце V века до н. э., но прежде всего Филиппа II, отца Александра, выпала задача добавить к этим трем кастам свободных людей, чистокровных арийцев, отряд ремесленников (происходивших, как правило, из греков с Балканского полуострова) — инженеров, механиков, литейщиков, кораблестроителей, художников, врачей, которые напоминают неарийцев, шудр в Индии, кузнецов Мамурия Ветурия в Риме[19], Дактилий, или потомков Дедала на Крите, «демиургов», или ремесленников в микенском мире.

Рассказывая юному Александру, что он происходит непосредственно от величайшего воителя Геракла и от царя мирмидонян Ахилла, запечатлевая в памяти мальчика их подвиги в песнях и эпических стихах, его воспитатели, родственники и наставники напитывали дух царевича неизгладимыми образами, политическими и нравственными идеалами, к которым он вновь и вновь возвращался на протяжении своей краткой жизни. Прежде всего Александр оказался проникнут убеждением в собственной принадлежности к аристократии, то есть к группе лучших людей, для которых слава, κλέoς является высшей целью существования, а личное мужество, μένος, делает их повелителями. Если Ахилл предпочел короткую и славную жизнь жизни долгой и ничем не примечательной, так это потому, что он сделал выбор в пользу единственной достойной формы жизни после смерти — неувядаемой славы, и лишь лучшие могут надеяться ее достигнуть. К этим лучшим принадлежал и царь. Сосредоточив в руках сразу три функции, царь обретает их в основном в силу своих исключительных добродетелей: он должен быть правдив, честно биться на войне и всегда и во всем проявлять великодушие. С подобными формулами, описаниями такого рода мы сталкиваемся и в древнейших эпосах, от Ирландии до Индии, и в том, как в эпосе Александра повествуется о его жизни и деяниях.

Прежде всего следует подчеркнуть поразительную искренность молодого человека, а впоследствии царя, который не терпел лжи не меньше, чем заговоров. Филипп, который при всех попенял Александру за то, что он действовал исподтишка, желая расстроить брак сводного брата с дочерью сатрапа Пиксодара в 337 году, навсегда исцелил его от интриг. Урок не пропал даром. Филота, сына Пармениона, погубило в октябре 330 года то, что он не был откровенен, скрыв от царя нити опутывавшего его заговора. Александр был способен простить погрязших в долгах продажных солдат, если они честно сознавались в своих проступках. Александр, любивший беседовать с философами, даже с дерзкими киниками, не переносил «софистов», то есть тех умников, которые, подобно греку Каллисфену из Олинфа, стремились из любви к искусству доказывать истинность любого утверждения. Возмутительность подобного рода риторики продемонстрировал штабу Александра Каллисфен, когда в 328 году этот болтливый племянник Аристотеля, ничуть не смущаясь, произнес сначала похвальное слово македонянам, а потом выступил с сатирой на них (Плутарх «Александр», 53, 3–54, 2).

Верить в существование истины — значит, верить в существование справедливости. Споры, выносившиеся на рассмотрение царя, выслушивались и разрешались им, во всяком случае вплоть до времени, о котором идет речь, с непредвзятостью, поражавшей античных авторов. Бытовавшая в армии откровенность, нередко доходившая до цинизма, весьма грубая правда-матка, которую привыкли резать служивые своему начальнику, — все это поддерживалось практикой принесения клятв и попойками: «преданные из преданных» (ибо именно это означает слово «гетайры»-έταροι, то есть товарищи, или подлинные друзья царя), поднимая полные чаши и обмениваясь поцелуями, полагали себя связанными друг с другом навсегда, как супруги или братья, которым нечего скрывать друг от друга.

Однако этот культ правды, эта искренность были у Александра несколько болезненными. Вне всякого сомнения, ему было невдомек, что мы не более искренни в отношении самих себя, чем в отношении других, как показал Пиранделло в «Трех мыслях маленькой горбуньи». «Некоторые полагали (до битвы при Гранике), что следует поостеречься и посчитаться с общепринятым мнением насчет этого месяца: обычно македонские цари в десии (мае) в поход не выступали. Но Александр исправил это тем, что приказал считать его вторым артемисием» (Плутарх «Александр», 16, 2). «Царь, который всегда ревниво сопереживал успехам гадателей, повелел считать этот день не 30-м числом, а 28-м» (там же, 25, 2). В сентябре 329 года Александр, который был болен, однако желал любой ценой форсировать Яксарт (Сыр-Дарью), потребовал от своего предсказателя Аристандра, чтобы тот сфабриковал ему благоприятные знамения (Курций Руф, VII, 7, 22–29). У всякого своя правда «Chacun sa vérité», принятый во Франции перевод названия написанной в 1917 г. пьесы Пиранделло «Cosi è (se vi pare)», по-русски переводят «Каждый по-своему». Ср. русскую пословицу «У всякого Павла своя правда». — Прим. пер., и особенно это относится к суеверной душе. Позднее, окруженный льстецами и восточными придворными, царь превращал истину во все более и более субъективную идею, будучи все менее склонен мириться с сомнениями в ней. И хотя в Персии и Индии он добился, чтобы ему разъяснили, что такое Артха и Р(и)та, высшие ценности арийского мира, эта божественная истина, которая наряду с миропорядком обосновывает клятву и договор (митра), он не мог, вместе со своим отцом и многими греками, не думать, что как в том, чтобы выслушивать, так и в том, чтобы высказывать любую правду, нет ничего хорошего.

Царь должен быть первым среди лучших, способным уложить противника на месте в любом единоборстве — будь то на поле битвы, в отъезжем поле или на ипподроме. Все эти места стали для Александра полями чести. Примечательно, что этот юнец желал быть первым любой ценой — и тогда, когда бросался на врага во главе эскадрона, и в царских парках, «парадисах» Сидона, Сузианы, Парфии или Согдианы, где вступал в единоборство с наиболее опасными зверями, например львом, символом монархии. На полях четырех основных битв во время азиатского похода — при Гранике, на равнине Исса, на всхолмленном поле Гавгамел и при Джалалпуре Александр бросался на главнокомандующего противной стороны, сатрапа или царя, желая поставить общую победу в зависимость от победы личной. Он одобрительно относился к тому, что полководцы, такие, как Эригий и Аристон, вызывали противника на поединок, совершая тем самым подвиг, характерный для эпического героя (Курций Руф, VII, 4, 32–39; Плутарх «Александр», 39, 2). Однако он не позволял, чтобы кто-то сразил дичь или врага, когда он усматривал в них свою законную добычу. В октябре 328 года армия отдыхала и развлекалась в одном из царских парков. «Александр, войдя сюда со всем своим войском, начал гнать диких зверей во всех направлениях. Один из них, лев редкой величины, набежал на самого царя, желая на него напасть, и тогда Лисимах (он стал впоследствии царем), который находился к Александру ближе других, готовился уже отразить зверя рогатиной. Однако царь оттолкнул Лисимаха и велел ему уйти, сказав при этом, что не хуже него способен в одиночку убить льва… Хотя для Александра все кончилось тогда хорошо, однако в соответствии с обычаем македонского народа было принято решение, чтобы царь больше не охотился пешим, а также без сопровождения самых отборных полководцев и друзей» (Курций Руф, VIII, 1, 13–18).