Книга Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь

— Мне хотелось бы поговорить. Я видела ваши фильмы, а «Доки Нью-Йорка» — просто гениальная картина.

Штернберг окинул меня взглядом с головы до ног, затем приоткрыл дверь несколько шире, так что я смогла увидеть всю его фигуру. Потом с легкой иронией произнес:

— Так-так, фильм вам понравился.

Какое-то мгновение казалось, будто он не знает, что делать дальше, затем, посмотрев на часы, сказал:

— Если вы сможете прийти в два часа в гостиницу «Бристоль», мы пообедаем вместе.

За час до назначенного времени я уже была в ресторане «Унтер ден Линден» при гостинице «Бристоль» и стала терпеливо ждать. Я не была уверена, что Штернберг действительно придет, но он пришел. Еще и сегодня мне помнится наше меню: нежная говядина с савойской капустой и хреном — фирменное блюдо заведения.

Наконец-то можно было представиться, но мое имя танцовщицы и киноактрисы ему ничего не говорило. Да это его и не интересовало. Ему только хотелось знать, чем мне так понравился фильм, что я решилась прервать столь важные переговоры. Было не просто объяснить мои чувства.

— Я считаю, что все в фильме отмечено сугубо личным почерком, — проговорила я робко, — и мне бросилось в глаза, что вы не даете доиграть сцены до конца, так что зритель может сам домыслить увиденное, подключив собственную фантазию.

Реакции Штернберга не последовало. Несколько неуверенно я продолжила:

— Мне понравилось, что вы никогда не показываете героев целующимися, а даете только начало любовной сцены, намечаете какие-то моменты, что усиливает их действие, по крайней мере, я так понимаю. И вот что еще: ваша изобразительная техника создает особую атмосферу, в каждом помещении чувствуется воздух.

Тут Штернберг прервал меня:

— Вы говорите, что в моем фильме ощущается воздух, а этого не заметил ни один критик. У вас неплохая наблюдательность. — И уже без иронии продолжил: — Вы мне нравитесь.

Затем он начал рассказывать о своем теперешнем проекте с киностудией УФА.

— Фильм по роману Генриха Манна должен называться «Голубой ангел», и самое важное сейчас — найти исполнительницу главной женской роли. Уже определено, что главную мужскую роль — профессора Унрата — будет играть Эмиль Яннингс. На главную женскую роль у меня все еще нет исполнительницы-звезды, — раздраженно сказал он, — а мне навязывают неподходящих актрис. — Он сделал паузу, заказал у официанта стакан воды и продолжил: — У меня уже почти не осталось надежды найти мою Лолу. Фотографии некой Марлен Дитрих никуда не годятся.

— Марлен Дитрих, говорите?

Я видела ее всего один раз, и она мне запомнилась. В «Лебедином уголке» — небольшом артистическом кафе на Ранкештрассе. Она сидела с молодыми актрисами. Мне запомнился ее низкий хрипловатый голос, который казался немного вульгарным и вызывающим. Возможно, она была слегка навеселе. Я услышала, как она сказала громким голосом: «Отчего это всегда нужно быть обладательницей красивой груди, она иной раз может и чуточку висеть». При этом она немного подняла свою левую грудь и, заметив смущенные лица девушек, стала подтрунивать над ними.

— Думаю, — сказала я Штернбергу, — эта актриса вам бы подошла.

Уже на следующий день Штернберг решил показать разные снимки. Мы снова встретились в «Бристоле». Он рассказал, что был вчера в театре. На вторую главную мужскую роль УФА предложила ему Ганса Альберса.[146] Вечер выдался удачным: не только Альберс показался ему идеальным исполнителем роли, он нашел и свою Лолу — Марлен Дитрих.

— Я очарован. У нее была лишь крохотная роль, но стоило ей только оказаться на сцене, и уже нельзя отвести глаз. Завтра я должен с ней познакомиться.

С тех пор мы виделись ежедневно. Это не было романом — от встречи к встрече укреплялись дружеские отношения. Штернберг рассказывал обо всем, что касалось фильма «Голубой ангел». Так я узнала о борьбе, которую ему пришлось вести с Яннингсом и другими занятыми в этом фильме актерами, чтобы дать Дитрих главную роль. Он был убежден, что нашел в Марлен идеальную исполнительницу роли Лолы, и я поддержала его в этом решении, потому что и мне она очень нравилась.

Однажды я получила большой букет ландышей, перевязанный белыми шелковыми лентами. В нем находилась карточка со словами: «Ду-Ду[147] от Джо».

Ландыши были началом объяснения Йозефа фон Штернберга в любви. Но любовь, к сожалению, была односторонней. Я бы с удовольствием предложила ему нечто большее, чем просто симпатия и восхищение, — он был не просто хорош собой, он был одним из самых очаровательных людей, которые мне когда-либо встречались. Но я еще не оправилась от мучительного разочарования в своих чувствах. Штернберг почти каждый вечер приходил, чтобы вместе поужинать. Часто визит заканчивался довольно поздно, после чего мы еще ехали на студию в Бабельсберг. Его интересовало мое мнение, которое он с удовольствием выслушивал обычно до того, как Поммер получал материал на просмотр.

Случаю было угодно, чтобы Марлен жила в одном доме со мной: я на шестом этаже, а Дитрих на четвертом. Из своего садика на крыше я могла заглядывать в ее окно. Но она еще не знала о моей дружбе со Штернбергом — и вряд ли в начале съемок это имело для нее какое-то значение. Но вскоре все должно было измениться.

В конце недели приходил Штернберг, и мы выезжали на наемном автомобиле в красивейшие окрестности Берлина. Занимательные и поэтичные часы! Штернберг был блестящим рассказчиком. Он называл меня Ду-Ду и никогда Лени, а я его — Джо. Он баловал меня великолепнейшими цветами, а я не знала, как отблагодарить. Но лучшим подарком для меня была возможность присутствовать на его павильонных съемках, наблюдая за ним во время работы. С актерами он обходился как дрессировщик, они же ловили даже движение его глаз.

В один из таких съемочных дней мне был представлен Эмиль Яннингс, который — что с ним случалось редко — был в хорошем настроении. Он даже побеседовал со мной. Штернберг репетировал с Марлен прославленную впоследствии сцену: она сидит, прижав к груди согнутую в колене ногу и поет знаменитый шлягер Фридриха Холлендера:[148]«Я с головы до ног любви посвящена, мой мир весь в этом, всё остальное чушь».